… не помню числа, не стану смотреть в календарь. Я оставила его в гостиной, внизу, а теперь уже очень темно, и идти одной по лестнице  не хочется. Я в Петербурге. Завтра поеду в театр, к тому забавному человечку, что наговорил мне столько комплиментов, когда приезжал к нам в имение. Я уверена, он с радостью примет меня. Меня ждет сцена, театр – мое призвание! Я знаю это, я это чувствую.
Глаша снова приоткрыла дверь в мою комнату. Она все беспокоится, чтоб я раньше ложилась. Но я не могу уснуть, я так волнуюсь. Хотя, нет никакой причины волноваться, собеседование – лишь формальность.
Наверное,  я не вернусь в поместье. Моя судьба – большие города, слава, известность. Только когда-нибудь, проездом, так и быть, заверну в имение. Полька остолбенеет, увидев меня. А я ей скажу…
Поздно, надо и впрямь ложиться. Глаша пугается каких-то странных звуков по ночам, я разрешила ей спать в моей комнате, а пока я не лягу, она тоже не ляжет…

«Милого человечка» в театре не оказалось. Он отбыл за границу, как ей объяснили, и театральными делами заведовал его заместитель. Он совершенно не знал Анну, и поэтому лишь неопределенно дернул плечами, когда она сказала, что хочет выступать в театре и сослалась на знакомство с господином Оболенским Сергеем Степановичем . В усталых и равнодушных глазах заместителя ясно читалось: «Все вы так говорите…».
- Ну-с, спойте или спляшите что-нибудь, барышня, раз намереваетесь в театр поступить, - сонно обронил он и сложил руки на животе, уставившись на Анну безразличным, отстраненным взглядом.
Анна неуверенно запела. Под холодным, рыбьим взглядом она стушевалась и быстро умолкла.
И тут человек оживился. Он произнес такую речь, после которой девушке захотелось убежать подальше и утопиться. Или повеситься. В ее пении нет ничего, как выяснилось, что может увлечь зрителя. Что она будет очень мило смотреться в салонах, но что о большой сцене нечего и думать. Что нужно тренировать голос, работать над собой…
Анна робко пробормотала, что готова учиться. Тогда заместитель встал, ничего не говоря вывел ее из своего кабинета и провел в большую, но на удивление пустую комнату. Посередине комнаты стоял рояль. Человек надавил на клавиши и вызвал к жизни несколько резких звуков.
- Повторите!
Анна повторила. Человек хмыкнул и извлек из рояля новую комбинацию звуков. Уже посложней. Анна попробовала повторить, но сбилась.
- Вот видите! – торжествующе сказал ее мучитель. – А еще учиться хотели. Талант – он ведь как. Либо есть, либо нет. У Вас, уж простите, нет.

… Это самый несчастный день в моей жизни. Что я теперь буду делать, я не представляю. За что судьба так жестока ко мне? Я – бездарность, ничтожество. У меня больше нет никакого смысла в жизни.
Глаша, доброе существо, не понимает, отчего я плачу весь день. Она считает, что в моем положении я должна ежедневно благодарить Бога. Да, я не нуждаюсь, мне не приходится работать за кусок хлеба… Но кто я? Не барышня, не служанка. Ни то ни се. Благородные смотрят на меня, как на живую заводную игрушку. А неблагородные… Ах, если откровенно, они теперь меня совсем не интересуют.
Зачем надо было меня воспитывать, как принцессу? Зачем мне все эти манеры? Куда я с ними денусь?
В поместье было скучно, но там я была на своем месте. И балы, все же, пусть редко, но случались…  А как весело было на свадьбе Полины и Ильи…
Правда, все кавалеры, что приглашали меня тогда, и знать не знали о том, что я – крепостная. Теперь уже бывшая, но все же…
Что же мне теперь делать?

1 декабря.
Мне так хотелось спать в гостиной, а сейчас сон прошел, как будто рукой сняло. Только что у меня был странный разговор с Михаилом. Я думала, он будет от меня бегать, как от огня, после всего, что я ему наговорила. А он, глупенький, подошел с извинениями. Впору мне извиняться было, что я их разговор с Владимиром подслушала тогда. Мишель задержал меня, и я не успела увидеть Владимира. Я хотела узнать, в каком состоянии Сергей. Я видела, ему стало плохо, но он не показывал этого. Что за гордость такая, никак не пойму Даже обидно. Будто мое сочувствие его как-то унижает. Я весь вечер хотела ему сказать, что очень волновалась за него и рада, что ему лучше, но боялась. Да еще и княгиня рядом сидела - никак не скажешь.
Вспомнила весь прошедший вечер, и не могу удержать смеха. Глаша разворчалась, что перебужу весь дом, но Мишель с этим венком... это зрелище стоило того, чтобы нацепить на себя занавеску и изображать несуществующую страсть и тоску. Конечно, Мишелю и достались все лавры - и в прямом, и в переносном смысле. И было видно, что он в восторге от похвал. Пусть. У меня есть самое драгоценное воспоминание, самая лучшая во всем мире похвала...
Мне стало легко теперь совсем говорить с Мишелем. Наверное, это оттого, что я не влюблена в него больше. Оказывается, с мужчиной намного проще общаться, когда не влюблена.
Когда мы делали сегодня постановку с князем, я вдруг поняла, что мне очень не хватает театра. Вот бы поставить спектакль. До рождественских праздников мне не успеть, но к масленице - вполне возможно. А что, если сделать и правда Ромео и Джульетту, скажем, в русском стиле? Правда, придется заново все переписывать, а в стихосложении я не сильна... лучше поставить что-то классическое. И веселое. Комедию.
А если совсем размахнуться, и поставить "Горе от ума" господина Грибоедова? Она, правда, не то чтобы веселая... но получше Отелло.
Глаша тушит свечи и гонит меня спать. Я совсем не хочу спать, но ругаться с ней у меня нет больше сил...