- Виноват, Анна, виноват. Мы оба это знаем. Он был болен. Его нельзя было огорчать, а мое.... бесчестье... нанесло ему тяжкий удар - Владимир отошел от окна, обошел ее и обвел взглядом книги.- На следующее утро я смотрел как вы репетировали Джульетту. Подошел отец. И вновь сказал о своем намерении. Я признаться надеялся что его решение было брошено сгоряча, не подумав. Но он лишь подтвердил его вновь. И сказал про вас "Она делает меня счастливым". Вы и вправду делали его счастливым, Анна. А я лишь причинял неприятности.

Отредактировано Владимир Корф (06-04-2015 13:21:47)

Владимир вздрогнул как от удара. Ну вот, опять, снова "он любил вас".... Да сколько же можно! Он прижал к вискам сжатые кулаки и замотал головой словно лошадь пытающаяся избавиться от чрезмерно затянутой узды
- Прекратите!!!- выкрикнул он наконец, не выдержав и обернулся к ней с горящими глазами. Впрочем устыдившись своей вспышки он продолжил уже тише - Любил? когда оставил меня дожидаться расстрела без единой весточки! Любил? Когда предпочел бы видеть меня мертвым чем разжалованным! Любил? И отказался от меня узнав о дуэли, не пожелав даже узнать подробностей и разобраться. "Ты подверг риску жизнь будущего Императора!" - его голос сорвался на последней фразе, отцовской фразе, несправедливой и жестокой настолько что у него и сейчас скручивало все внутри словно он слышал отцовский крик вновь и вновь - Да я не подвергал риску жизнь цесаревича!!! Вы спросили про осечку? - он шагнул к ней, опуская руки со сжатыми кулаками, все его тело напряженное словно струна готовая разорваться колотила мелкая дрожь - стольких усилий стоило сейчас сдержаться и вновь не сорваться на крик, которым вопило все его существо в тот день когда он слушал отцовские проклятия здесь, в этой самой библиотеке - Я не стрелял в Александра! Вместо того чтобы выстрелить в него я приставил пистолет к своему виску, и нажал на курок. И стою я тут лишь потому что пистолет дал осечку, а Александр не дал повторить попытку! Вам ясно? - все более и более распаляясь он едва не выкрикнул последнюю фразу, хотя и понимал что не должен срываться на ней, что она-то как раз ни в чем его не упрекала, и что попросту стыдно вести себя так, и позволять себе подобные вспышки.... Он с усилием сдержался прикусив губы и прикрыв глаза. Медленно переведя дыхание он вновь взглянул на нее и продолжил уже совершенно спокойным, бесцветным голосом. - Не будь этой осечки - все было бы теперь как дОлжно. Отец был бы жив. Вы - были бы счастливы.... Да и я - тоже....
и не прибавив более ни слова он развернулся на месте и стремительно вышел из библиотеки. Впрочем его выдержки хватило на то чтобы не хлопнуть дверью, а беззвучно прикрыть ее за собой. Тихо щелкнула, возвращаясь на место дверная ручка и за дверью послышались удаляющиеся шаги.

Завтрак уже не застал Владимира в его комнате. Он оседлал вороного с самого рассвета и умчался куда-то, и вернулся лишь к вечерним сумеркам. Свечи в библиотеке в эту ночь тоже горели до утра, когда он заканчивал расставлять книги, и наутро когда пустые ящики забрали и обе комнаты прибрали и привели в надлежащий вид - библиотека стала идеальным воплощением понятий Корфа о таковой а кабинет - уютной норой только лишь для него одного.
Потянулись унылые ноябрьские дни. Присматриваясь к действиям Карла Модестовича и изучая записи в расходных книгах Владимир мало-помалу учился тому как ведутся расчеты по поместью, и заведя привычку каждое утро выезжать из дома - то в деревни то на мельницу, то на лесопилку приучал себя к делам не только за кабинетным столом. Взгляды крепостных - настороженные, опасливые взгляды исподлобья наполняли его усталой горечью. Старого барона любили все - до последнего крепостного. Он всегда обращался с ними мягко, и хотя не баловал посещениями. Собственно Владимир вообще не помнил ни в детстве ни позже чтобы отец куда-то ездил. Многие крестьяне даже в лицо хозяина не знали. А вот его...Прошел почти месяц с его возвращения, и они еще не знали - менять ли им прежнее мнение. Но мало-помалу, время шло, никаких безумств новый хозяин не совершал, напротив - проявлял к ним хоть и отстраненный - но все же интерес - неприязнь стала сглаживаться. Отец Кирилл приятно удивленный тем что субсидии от барского дома не были урезаны несмотря на то что молодой Корф в церкви на его памяти появился лишь раз - на похоронах собственного отца. Кузнец Матвей, бывший берейтор Егор Кузьмич, и несколько других помнивших его с детства играли немаловажную роль в этой адаптации и наконец наступил момент когда проезжая через деревню и останавливаясь спросить что-либо он уже не натыкался на открытую опаску и настороженность. И рано или поздно - возможно вслед за этим сдержанным выжиданием придет доброжелательность. Возможно. А возможно и нет.
К концу ноября он вдруг вспомнил о собственных именинах. Он и не заметил как прошел этот день - как две капли воды похожий на предыдущие и последовавшие. Дни шли, слипались в какую-то невнятную лепешку из обычных бытовых дел, в которых он начинал разбираться все лучше и лучше, порой удивляя а порой и вгоняя в шок Карла Модестовича. А вечера отданные на растерзание тишине, одиночеству и табачному дыму были словно бы каждый день - преддверием небытия потому что в них исчезало все- даже мысли.
По целым дням и неделям он не раскрывал рта, а если и заговаривал с кем-то то лишь на хозяйственные темы и был немногословен. Никуда не выезжая, и не принимая у себя никого он жил словно отгородившись от внешнего мира, да и от себя самого.

А Корф с каждым днем все глубже погружался в какое-то странное отчуждение от всего. Занимался лишь делами поместья, разговаривал лишь с Карлом Модестовичем и крестьянами которые заходили по какой-то надобности. Выезжал - лишь в деревни и на лесопилку, потому что по началу зимы работы в полях прекратились, и длинные зимние месяцы для крестьян были временем отдыха. А все остальное время запирался в кабинете, где заполночь горел свет и за распахнутым окном расползался запах табака. От постоянных непрестанных мыслей об отце, о матери, о службе - можно было сойти с ума. Мишель увлеченный новой должностью - даже не писал. Этот первый месяц был месяцем настоящего отшельничества, словно поместье накрыли колпаком и оградили от всего мира, как отгораживался его хозяин от всего на свете и в первую очередь от самого себя. Он почти не вспоминал об Анне. А если и вспоминал - думал о ней без прежней неприязни. Но пытаться завязать с ней какие-то отношения ему и в голову не приходило. Но и как-то менять ее существование - тоже не собирался. Временами вспоминал последние слова отца. Вольную. Освободи ее.
Почему бы не сделать это? Ведь что мне с того что она живет где-то в этом доме? Разве нужна она мне здесь? Что изменится если он последует желанию отца?
Ничего.
Она скорее всего сразу же уедет. В Петербург. И что она там будет делать? Поступать в Императорский театр? Хорошо если примут - а если нет? Кто она будет если перестанет быть крепостной? Подопечной покойного барона? Чем может мертвый опекун помочь своей воспитаннице? Влипнет в историю, мало ли юных девиц отправлявшихся покорять столицу пропадали без следа или шли не по той дорожке. Отец же в гробу перевернется. А самому взять над ней опеку? Зачем? Да и нужна ли она ей. Примет ли. На ее месте он бы не принял. А опека это не просто имя - но и дом, деньги как это не банально. Не станет ли в позу, вспомнив прежние трения и не заявит ли "мне ничего не нужно". А потом сама не расхлебает чего натворит.
Нет уж. Пусть пока все остается как есть. А потом....
"Я не только напишу вольную, но и перепишу завещание"
Вот интересно только, отец. Почему вы, столько лет пестовавший эту девочку как родную дочь, любивший ее более всего на свете... почему вы за двадцать лет так и не сподобились дать ей вольную, и оставить своей воспитанницей, как это и было в глазах посторонних - но под законной опекой? Почему откладывали это до своего смертного часа? Неужели боялись что она получив волю оставит вас? Да никогда.... это было видно и слепому...
Так почему же....
Мысли приходили и уходили, и одиночество с каждым днем все более и более затягивавшее его в глубокую, бездонную пропасть мало-помалу перестало его тяготить. Он словно сам отходил все дальше и от мира и от жизни и от воспоминаний и мыслей, оставляя лишь часть себя на какие-то хозяйственные дела. А остальное... в бездне был хотя бы покой и тишина. И там не было мыслей
Никаких.

Отредактировано Владимир Корф (08-04-2015 11:25:08)

В Грачевке серьезно жаловались на какого-то медведя который вдруг с какого-то перепугу выкопался из своей берлоги и отправился на подвиги, сиречь на поиск провианта и повадился совершать набеги на окрестности деревни. Съездив туда и проведя все утро в лесу с тамошними мужиками Владимир видел отметины на деревьях из которых следовало что шатун чрезвычайно крупный, а значит по зимней голодухе рано или поздно станет опасен. Надо было организовать охоту, и возвратившись домой он уже снимал перчатки в холле, когда словно из-под земли материализовался Карл Модестович.
- Хорошо что вы вернулись, Владимир Иванович. Мы уже вас заждались! - преувеличенно-тревожные интонации и его голосе и еще более чем обычно постная физиономия не внушали ничего хорошего. Впрочем Корф давно уже разучился ожидать чего-то. В смутной череде дней и недель бытовали лишь дела, в которых он разбирался теперь все легче и легче, изрядно озадачивая этим управляющего который внезапно почувствовал себя не удел и переключился на повышенное внимание за прислугой. Снимая пальто и не глядя на немца он лишь равнодушно бросил
- Что такое?
- Анька сбежала! - торжествующе выпалил Шуллер, глядя на Корфа такими сияющими глазами будто ждал этой новости всю жизнь - И Никитку прихватила! С самого утра их нигде нет, сани из сарая исчезли. За исправником я уже послал, вас ждем не-дождемся
Владимир поглядел на немца явно подразумевая "а не рехнулись ли вы, Карл Модестович". И в самом деле - с чего Анне было сбегать? Жилось ей в доме не хуже чем при покойном бароне, и бояться его она вроде уже дано перестала, хотя исправно не попадалась на глаза - так оно было и понятно, двоим в огромном доме затеряться нетрудно, особенно учитывая что сам он сознательно избегал любого общества. Да еще с Никитой..
- Не слушайте вы его барин! - незнамо откуда объявившаяся Варвара - видимо тоже караулила возвращения хозяина через кухонное окно - замахала на немца ложкой, с которой так и прибежала из кухни. Капли коричневого соуса окрасили горчичный сюртучок немца наподобие леопардовой шкуры. Ему даже шло - жаль что не целиком - Аннушка никогда бы не сбежала! Да и вещи ее на месте все, барин, беда с ней сердцем чую!
Владимир взглянул в окно. Ясное с самого утра небо затянули серые низкие облака, редкий по утру снежок сейчас валил все гуще. Анна с Никитой, на санях... куда они могли отправиться? К кому-то в гости? Вздор, изо всех соседей Анна изредка поддерживала отношения лишь с девочками Долгоруких, но после возвращения домой он ни разу не видел ни Лизу, ни Соню которые могли бы ее навещать, ни сама она из дома не уезжала. Может решила махнуть на все рукой и отправиться самовольно в Петербург полагая что он о ней не вспомнит? Пожалуй и не вспомнил бы если бы не Модестович, но в таком случае взяла бы с собой что-нибудь из вещей, да и Варвару бы предупредила. А вон она как взволнована, сама прибежала - а чтобы выманить Варвару из кухни действительно должно было случиться что-то экстраординарное.
-Позови Григория, Варя - не обращая никакого внимания на оскорбленного до глубины души немца, ковыряющего пальцем соусные брызги на лацкане своего сюртука - Корф обратился к кухарке и принялся заново натягивать пальто - Пусть разошлет людей на поиски. Метель поднимается, след от саней скоро заметет, пусть поторопятся
- Хорошо, барин, хорошо... -торопливо закивала добрая женщина и вновь замахнулась на Шуллера ложкой. Тот инстинктивно прикрылся, став похожим в этот момент на девицу вылезающую нагишом из речки
Владимир же сбежал по ступенькам, и свистнул подзывая конюха. Вороного, который только что проделал трудную дорогу по морозу выводить вновь из теплого стойла куда его только-только завели - он не хотел поэтому велел оседлать пегого мерина - не самого резвого зато выносливого, и в ожидании натягивал перчатки и поглядывал на небо. Снег все густел, глубокие следы от саней хоть и выделялись пока но их вот-вот могло замести. Поэтому не дожидаясь пока Григорий соберет крепостных он поднялся в седло подведенного коня и пустил его резвой рысью по следам, постепенно переводя на галоп

Следы от полозьев ясно угадывались на снегу. Вот только все густеющий снег заносил их слишком быстро. А Анна говорят уехала довольно давно - значит далеко отъехали. Успеется ли найти их пока следы окончательно не занесет? Черт возьми куда она могла поехать? Дорога ведет к холму, к поместью которое пустовало сколько Владимир себя помнил - с прежним хозяином что-то стряслось, и имение перешло в собственность короны. Пашни лежали под парами, крепостные в деревнях жили вольготно, но и неуютно без хозяйской руки. Император-то далече, а к кому прибежишь когда инспектора земские пристают пошлины требуя и мзды за землю- хотя что такое пошлина никакой крепостной в жизни еще не знал, когда хворь нападет на скотину или ржа поест посев, а когда по зиме волки лютовать начинали то и вовсе беда - крестьяне хороши были толпой с вилами да оглоблями если кто-то из волков был так глуп чтобы позволить себя поймать с ягнячьей тушкой в хлеву. Но выслеживать их по лесу да охотиться не умели, да и ружей-то было одно-два на обе деревни, тем землям принадлежащие. А потому - то к Долгоруким, то к Корфам за лекарствами, монетой и советом шастали отсюда частенько, да и неудивительно что крепостные из обеих соседних усадеб товарищество друг с другом водили. Уж не туда ли она направилась - но зачем? А может быть просто каталась? Владимир вспомнил с каким восторгом отец писал в одном из писем к нему на Кавказ о зимнем гуляньи на тройках которое они устроили с Долгорукими и как по его словам была восхищена и неописуемо прекрасна Анна разгоряченная морозцем в упоении от лихой скачки по снежной дороге через лес с гиком и посвистом...
Может и вправду просто покататься захотелось. Что иначе ей делать в тех местах? А ведь похоже на то... Дорога вьется в обход холма, сворачивает под углом. Тут неподалеку поворот к старой лесопилке но по той дороге на санях не проедешь. Вот черт...
Дорога стлалась дальше, следы заносилось все больше, густеющий снег превратился в настоящую метель, и стало почти темно. Скорей, скорей черт побери, пока видно хоть что-то! Пегий снова помчался галопом, взрывая снег передними ногами, а лес вокруг крутился и исчезал в крутившемся белом вихре - так что вскоре перестало быть видным хоть что-то. Владимир остановил мерина и приподнялся на стременах над исчезнувшим следом
- Анна! Никита!

Среди крутящейся белой мглы, в которой смешалось не только направление вперед-назад, но едва ли не перемешивалась земля с небом Владимир казался себе самому угольком брошенным в сугроб. Снег глушил звуки, ветер швырял в лицо бесчисленные колкие иглы. Мерин замедлил шаг и не остановился лишь из чувства самосохранения - но теперь он брел вперед исключительно самостоятельно - направлять его, потеряв дорогу Корф не мог никак.
Проклятье, и куда они запропастились... далеко ли уехали...
Попытавшись подсчитать время он тут же запутался. Да, одинокий всадник, галопом по снегу он пролетел ту же дорогу как минимум вдвое быстрее чем сани, вес которых как ни крути приходилось тянуть лошади, да еще двоих пассажиров, тогда как мерин нес на себе лишь одного человека. Но как давно они выехали? Сколько часов выиграли? Как далеко успели уехать от того места где оборвался под снежным наносом след от полозьев? И самое главное - где их теперь искать?
Еще и поисковых отправил... Черт, не хватало еще чтобы и те кто искать отправятся - не потерялись так же в метели. Надеюсь у Григория хватит ума вовремя вернуть их обратно.
О том что он сам по сути сейчас потерялся в метели, и не имеет ни малейшего представления не только о том куда подевались сани, но и о том где находится он сам - ему и в голову не пришло. Он слышал множество историй о том как заплутавшие в снегах путники которых "черт водил" - пропадали и замерзали насмерть иногда в паре сотен метров от человеческого жилья. Да только не верил им ни на грош. И дело было даже не в отваге, а в каком-то абсолютном внутреннем спокойствии относительно себя самого - просто потому что даже тени мысли о том что он сам может потеряться - не приходила в голову несмотря на очевидность того что это уже произошло.
Однако... не стоять же тут. Движение каблука и мерин слегка ускорил шаг, но почти тут же захрапел, замотал головой и остановился.
Приехали называется. И ведь самое интересное - непонятно куда. Что это за место? Луг?, Лес? Берег реки? Он явно сбился с дороги - мерин едва двигался в снегу, достававшем ему до коленных суставов. В паре метров вокруг смыкалась стена крутящегося снега, и несмотря на то что до настоящей темноты еще оставалось время - было сумрачно от завесы застлавшей небо в нескольких саженях над головой. Владимир вновь попытался представить окрестности и ругнулся.  Луг, лес, холм, отделяющий его земли от того самого поместья - были совершенно безлюдными. Разве что лесорубы заезжали, но в основном жилье лепилось ниже по течению реки, и по ту сторону леса, ближе к берегу.
Вой он расслышал с трудом и не сразу понял - воет ли это ветер, или волки. Но вой повторился, обозначившись характерным дрожащим надрывом в конце. Такой голос может быть только у живого существа... никак не от ветра.
Любопытно... от метели ли они осмелели, или попросту оголодали настолько что невтерпеж дождаться темноты? И на кого они охотятся по такой-то погоде....
Мерин испуганно зафыркал от этого воя. Корф попытался успокоить его - но получалось плохо.  Он дергал ушами, диковато оглядывался, и когда где-то сбоку снова раздался вой - мерин сорвался с места и понесся куда-то вслепую, сквозь крутившийся снег, сквозь застилавшую глаза пелену которой не было ни конца ни края. Всадника едва не снесло от этого неожиданного рывка. Он подался вперед, едва ли не прижимаясь к шее коня,   чтобы уберечь глаза от потока колкого снега, и уже не глядя - куда тот его несет. Что вело мерина? Инстинкт или пустая паника? Инстинкт мог бы вывести их к обитаемому жилью, к другой лошади и саням которые как ни крути тоже где-то тут в этой метели прошли тут до них, а мог и завернуть обратно к родной конюшне. Все смешалось так, что он вообще не различал ни земли ни неба, в сплошном снежном коконе отрезавшего от остального мира. Далеко, далеко не сразу он заметил что мерин несется уже не по бездорожью а по дороге - его ноги не увязали как раньше, а шаг стал тверже, Владимир ощущал твердую землю по тому как отдавались в седле толчки копыт.
Где-то впереди раздался неясный звук, словно бы женский голос, из белой пелены перед стремительно летящим в облаке разбрасываемого снега конем вырос огроменный... не то сугроб, не то занос. Владимир вскрикнул стремясь остановить мерина до того как он влетит в эту непонятную преграду, с силой натянул поводья, но перепуганное животное взвилось на дыбы, скользнуло задними копытами по твердой ледяной корке под свеженанесенным снегом и с диким ржанием опрокинулось набок, увлекая за собой седока. Едва почувствовав как опускается под ним лошадиная спина он еще успел высвободить ноги из стремян, но в следующую секунду уже кувыркнулся в снег рядом с опрокинувшимся конем, почти полностью скрывшись в сугробе