Последний день уходящего года оказался удивительно безмятежным. Волконский, Елагин, и Демидова - прекрасно понимавшие что Владимиру с Дашей сейчас как никогда дорога каждая проведенная вместе минута - отвлекали детей да так успешно, что за весь день они видели родителей лишь во время трапезы. И была прогулка по заснеженному парку, и долгие, спокойные часы в кабинете, с уплывавшими за окно кольцами дыма и мягким позвякиванием чашек о блюдце, с потрескивавшими в камине поленьями и теплом густого меха почившего в бозе год назад медведя. Они мало разговаривали. Странное подавленное настроение Даши и какое-то отстраненное фаталистическое смирение Владимира не нуждались в словах. Лишь в тепле рук, время от времени находивших друг друга и переплетавших пальцы, и в молчаливых объятиях. В мерном движении ее иглы и поскрипывании его пера - время текло медленно и незаметно. Крохотный рыжий комочек то безмятежно посапывал на коленях Даши, то вертя головенкой прохаживался по этим самым коленям на нетвердых еще лапках и пытался поймать гладивший его по голове палец. Прошел день, наступил вечер. В кабинет стукнул Воронов и Даша выйдя через смежную комнату, поднялась наверх.
Странным был разговор двоих друзей. Как тогда, три года назад, когда они прощались на Кавказе, и Владимир, получивший перевод в Петербург должен был уехать, а Воронов оставался там, где несмотря на перемирие - как они оба знали - то и дело гибли офицеры от рук маленьких горсточек никак не желавших униматься горцев, выполнявших уже не согласованные налеты а свою личную месть.  Сейчас же было наоборот. И Серж был мрачен как грозовая туча. К разлуке с Анной, будившей в нем тяжелое чувство примешивалась и тревога за друга. Он не мог не почувствовать странное настроение Корфа за последние дни. А даже если бы и не понял - то знал достаточно чтобы догадаться. Император наверняка захочет навестить свою бывшую любовницу на праздники и тогда....
- Напиши мне. Или сам или пусть кто-то из твоих домочадцев напишет мне, если что-нибудь произойдет - говорил Воронов глядя на алеющий кончик сигары.
Владимир не стал отказываться, хотя понимал, что если наступит настоящая беда, и его друг попытается помочь ему, то скорее закопает сам себя. Но понимал также и то что отказ - стал бы для друга смертельной, незаслуженной ничем обидой. Когда-то давно, под свинцовым дождем между ними уже было это - "Оставь меня, ведь сам погибнешь". И Корф навсегда запомнил полученный тогда урок. 
Говорили они и об Анне. И как ни отмалчивался ротмистр - Владимир видел, что его беспокоит мысль о разлуке - о том как перенесет ее Анна, именно та мысль которая посещала и его самого - когда он говорил Анне про долгие разлуки. Зная Анну едва ли не с самого рождения - он мог бы сказать другу что страхи его необоснованы, но не стал этого делать. Потому что каким бы ни было доверие, сколько бы не было приведено убедительных слов - хоть тень опасения все же всегда будет неизменно присутствовать в его друге, потому что слишком часто оба убеждались в том, что жизнь преподносит подчас сюрпризы перед которыми бессильна и вера и логика.
Полночь встретили во дворе. С бокалами шампанского, костром и врытыми вокруг него в землю полутора десятком ракет - и взлетев невысоко вверх словно огненный фонарь, они шипели взлетая верттикально вверх и опадая- как фонтаны из серебряных и золотых искр.
А после этого - детей отправили наверх, спать, Владимир распрощался с другом, и посмотрев как удаляется в темной ночи всадник на гнедой кобыле - он вернулся в дом. Бокал бренди, сигара... еще полбокала - и ноги сами вынесли его  из странного осадка, оставленном сегодняшним днем.

- Куда? - Владимир не поверил своим ушам, когда Любаша заявила что проводит его. - Что черт возьми я забыл в такой час в восточном крыле? Отвяжись, голубушка.
- Барыня велела - с суровой непреклонностью строгой гувернантки изрекла девица и отправилась по коридору, величественно неся голову с обернутой вокруг нее тяжелой косой.
Ну раз барыня велела, то делать нечего, но что за....  В конце концов он вспомнил что Даша говорила про какой-то подарок, к которому почему-то имеет отношение и Анна, который она сомневалась - дарить или нет в связи с отъездом Сержа. Это не слишком вдохновляло, но если Даша что-то задумала то это было как минимум любопытно и интересно. Поэтому он не возражая более отправился следом за горничной жены, на ходу ослабляя узел платка, который - как ему показалось после странного, долгого заполненного густым туманом дня - затянут чересчур туго.
Пустая комната, кресло, ширмы в дальнем углу. Любаша предложила ему сесть в кресло, что он собственно и выполнил, с подозрением косясь на ширму. Даша там? И что она задумала? Любопытство разбирало все сильнее, но не показываться же перед горничной любопытным мальчишкой. Поэтому он преспокойно уселся, закинув ногу за ногу, оперся локтем о подлокотник и выжидающе поглядел на нее
- И?

Едва раздались первые звуки музыки Корф непонимающе нахмурился. Ему были более чем знакомы эти ритмичные аккорды, перекрываемые звоном, но к чему такая музыка здесь сейчас. На вошедшую фигуру он поглядел еще более недоуменно. Уж кому-кому а Анне сейчас явно не до танцев. Некоторые крепостные по блажи отца тоже учились подобным танцам, но - кто бы осмелился, и с чего вдруг?. Но когда она отбросила платок - его глаза вспыхнули словно звезды, брови изумленно взлетели вверх в неподдельном, восхищенном изумлении. Даша?! Бог мой, где она научилась так танцевать? И....
Горячая волна прошлась по телу, казалось воспламеняя даже дыхание. Невероятное, потрясающее зрелище - завораживающее настолько что он не мог бы сейчас двинуться, даже если бы захотел. Но он не хотел, он боялся лишним движением, лишним вздохом спугнуть это дивное видение. Его глаза ловили каждое ее движение, каждый изгиб тела, каждый переступ босых ножек, соблазнительные покачивания бедер, струящийся туман ее наряда, словно сошедшего со страниц арабской сказки. Он затаил дыхание, не в силах скрыть своего потрясения и восторга и лишь подпер подбородок ладонью, намереваясь насладиться этим удивительным танцем до конца

На какой-то момент казалось он мог бы дотронуться до нее, но не мог даже протянуть руки, завороженный танцем. И даже не самим танцем - в конце концов ему не раз доводилось видеть и как репетируют Саломею крепостные, и как танцует Анна, не говоря уже о его путешествии по Индии и Персии. Но тот факт что этот невероятный, сказочный танец исполняла она, и танцевала лишь для него, для него одного - наполнял его бесконечным восхищением. Касание тканью к коже, то, как она приблизилась - заставило сердце учащенно заколотиться, но он не сделал ни единого движения чтобы привлечь ее к себе, потому что Корф знал правила игры, знал что танцующую девушку нельзя тронуть даже пальцем, что это превратит изумительный танец, настоящее искусство - в обычное соблазнение, и пока играет музыка ему придется сидеть неподвижно, как бы не тянуло сейчас к ней, как бы не горели ладони от желания провести по соблазнительным изгибам ее тела, и как бы не пылал скручивающийся в животе ком, отдающий жаром до самого горла. Только вот глазам своим он не мог запретить, так же как запрещал малейшие движения собственному телу - и они светились словно две зажженные свечи от восхищенного вожделения

Он еще молчал и не двигался несколько секунд тишины, потрясенный и восхищенный увиденным. И наконец еле слышный выдох - Ты... содержал в себе все то невыразимое, что владело им на протяжении всего этого танца, и не отпускало и сейчас. А потом резко наклонился и подняв ее с пола  усадил себе на колено. Осторожно стянул с нее полупрозрачный платок, несколько долгих мгновений глядя в ее глаза так, словно впервые увидел, и наконец с силой привлек ее к себе и впился в ее губы таким жадным и горячим поцелуем словно она была сказочным видением и должна была растаять и только поцелуй мог заставить его поверить что она - тут , реальная и настоящая. Обнимавшие ее руки разомкнули кольцо, ладонь скользнула по ее телу, по прикрытому тонкой тканью бедру, по талии, по груди, и снова вернувшись вниз мягко затеребила пальцами по обнаженному животу.
- Ты... - между поцелуями торопливо зашептал он наконец -- Ты.... моя....МОЯ!

- Ах ты.... маленькая чертовка - глаза Владимира вспыхнули и он пока не поднимаясь с кресла, глядя на нее снизу вверх прошелся обеими ладонями по ее талии, по бедрам, сминая полупрозрачную ткань, прошелся назад, с нажимом обхватывая мягкую плоть пониже поясницы, и с силой притянув ее к себе осторожно коснулся губами обнаженного живота. Еще раз... и еще, неторопливо и нежно, словно задавшись целью покрыть поцелуями каждый сантиметр соблазнительно приоткрытой восточным одеянием кожи, и прижимаясь к ее животу не только губами, но и всем лицом он едва не пьянел от прикосновения шелковистой тонкой кожи к своей щеке, от сладострастных изгибов ее бедер под руками, от осознания того что вся эта сказка - для него, для него одного

Глаза Корфа вспыхнули, заблистали - вожделением, азартом, насмешкой, восхищением. Он чуть крепче сжал руки, не позволяя ей высвободиться и вновь притянул к себе, словно не собираясь отпускать эту яркую райскую птицу, но и слишком ретиво действовать не хотел, чтобы не смять ей перышки. А вот смотрел на нее снизу вверх, чуть сощурясь, и улыбаясь не то хищно не то насмешливо одним лишь уголком рта.
- Изволите дразниться, моя Шахерезада?
Удерживая ее одной рукой за бедра он подвинул вторую выше и принялся водить самыми кончиками пальцев по ложбинке позвоночника, открытой восточным одеянием - от низко сидящего на бедрах пояса юбки и до нижнего края коротенького лифа, водить медленно, едва прикасаясь, словно пытался погладить не ее а воздух в миллиметре над ее кожей

- Похоже смеете, да еще самым нахальным образом - прошептал Корф поднимаясь с места. Эти зовущие, манящие движения возбуждали, распаляли и хотя ей явно хотелось растянуть игру, а он бы все смял и испортил - дай он себе волю прямо сейчас, но существует предел за которым сдерживаться уже невозможно. Он крепче притиснул ее к себе, вплотную, так что она не могла не ощутить как он напряжен и наклонился, касаясь губами ее уха - Думаете я каменный, моя соблазнительница? Отнюдь нет!
Кровь застучала в висках,  бешеное желание кипело в жилах требуя немедленного удовлетворения, сейчас, сию же секунду сорвать с нее это соблазнительное одеяние, овладеть ею прямо здесь, на полу, и он не мог да и не хотел ему противиться. Его руки скользили по ее телу не легко и мягко как обычно а жадно, нетерпеливо, и притиснув ее к себе одной рукой - второй ладонью он требовательно сжал ее грудь и прижался губами к ее губам, в глубоком, жгучем поцелуе в котором ощущалась неистовая волна желания

Владимир наклонился вперед, вынуждая ее прогнуться в спине настолько что она почти лежала на его руках, и прервав наконец поцелуй прижался губами к ее шее, и сжал в объятиях еще сильнее, осыпая поцелуями ее шею, выступающие кончики ключиц, трогательную ямку между ними, нежную кожу в широком вырезе лифа, выступающие над алой тканью нежные полукружия грудей, пьянея и теряя голову от вкуса ее кожи, от ее покорно подававшегося его рукам тела. В ушах шумело все сильнее, заслоняя все вокруг, безумным желанием лишая воли и соображения, лишая всего - ибо ничего на свете не было важны кроме нее. И жадные, ищущие, нетерпеливые ласки становились все более настойчивыми. Клонясь все более и более вперед, он медленно опустился на колени, укладывая молодую женщину прямо на пол. Брызнули во все стороны пуговицы, с которыми у него не было ни сил ни желания возиться, когда лишь на секунду оторвавшись от нее он с силой рванул борт собственной рубашки, и в два движения сорвал ее с плеч, словно она жгла ему кожу. Прохладный воздух не охладил горевшее в лихорадочном огне тело, он завел руки за ее спину, кое-где расстегивая, кое-где отдирая крючки - смотря по тому как они попадали под нетерпеливые пальцы. Будучи снятым с нее - он казалось превратился в маленький клочок материи, и он отшвырнул его не глядя. Лиф  спланировал прямо на его рубашку, распластанную по полу, и шлепнулся поверх нее, а Корф вновь склонился над ней, над своей женой, своей женщиной, горячо приникнув губами к ее груди, оглаживая ладонью изумительные очертания белоснежных полукружий, и не владея более ни собой, ни своим телом, ни миром вокруг.

Не было больше - ни его ни ее, словно закрутилась на светлом паркете пустой комнате некий вихрь, поглотивший обоих. И нетерпеливые движения рук, стянувшие вниз юбку с ее бедер, и отброшенные в сторону остатки его собственной одежды, от которой он сам не помнил как освободился. Были жадные, ищущие губы, покрывавшие поцелуями каждый миллиметр ее кожи, каждый изгиб, каждую ложбинку, мягкую упругость живота, очаровательную ямку пупка, бедра, колени и снова вверх по внутренней стороне бедер и скользя ладонями по их гладкой поверхности сзади, и резкое движение которым он забросил ее ножку себе на плечо, склоняясь к самому потаенному уголочку ее существа, и быстрые, настойчивые движения кончиком языка - то касавшиеся вершины сладостно задрожавшего бугорочка, то дразняще обходя его вокруг, в то время как руки скользнув по ее животу вверх, к груди потянулись кончиками пальцев к темным вишенкам требовательно набухших сосков, играя с ними, теребя, доводя обычное желание до мучительного, не останавливаясь даже тогда когда томительное напряжение ее лона дохнуло на него жаром, еще и еще, до словно желая довести до исступления, до крика, до беспамятства.Не останавливаясь ни на секунду, резким рывком вверх вновь приникая к ее груди, чуть сжимая их ладонями и настойчиво затеребив сосок губами и языком, он овладел ею почти яростно, сходя с ума от ее стонов, от изумительного тела так покорно поддававшегося его ласкам, его рукам и губам, от ее движений навстречу ему, от ощущения что она отдается ему целиком и без остатка, телом и душой, и чем больше он получал - тем более отдавал взамен - неустанными ласками, горячим дыханием на прохладной коже, сердцем колотившимся в горле и висках, всем своим существом, ей, своей любимой, своей жене, своей женщине ... и не было ни комнаты ни часов тикавших где-то в вышине над ними.

Пылающие волны одна за другой пробегавшие по позвоночнику, заставлявшие содрогаться в сладкой муке, застилавшие взгляд и сознание, капли пота выступившие на висках и спине несмотря на прохладный воздух, дыхание - замершее и взорвавшееся с каким-то хриплым стоном похожим на придушенный рык, взрыв оставивший за собой на долю секунду ощущение пустоты в которую почти сразу же хлынул ослепительный свет. Задыхаясь, едва переводя дух он замер на мгновение, поднимаясь над ней на руках, словно в последнем стремлении слиться с нею до конца, даже после сокрушительного взрыва, а потом тихо опустился на холодный паркет рядом с ней, уткнувшись лицом в ее плечо, и словно бы перестав дышать.

Не было ничего. Была лишь она. Родная, любимая. Так близко. Не существовал ни холодный паркет, ни полумрак в рассеянном свете свечей, ни вчера, ни завтра. Не было даже сегодня - было лишь сейчас. И бесконечность.
Пришлось приложить колоссальное усилие чтобы заставить себя приподнять голову. Передвинуться, чтобы снять с ее плеча навалившуюся тяжесть. Улечься на бок возле нее и пропустить руку под ее головой, раз уж не было подушки.
Мир возвращался медленно и неохотно. Тяжелой пульсацией внизу живота, бесконечной легкостью во всем теле, медленно затихающими ударами сердца, только что несшегося вскачь. И каждым вдохом, и выдохом, постепенно разгонявшими туман в голове.
Прошли часы или минуты когда он вновь ощутил собственное тело. Сообразил что лежат они на холодном полу. Даже не на теплой медвежьей шкуре - а на холодном, гладком отполированном до блеска паркете.
Медленно, по сантиметру Владимир заставил себя приподняться на колени, пропустить одну руку под ее плечами, вторую под коленями и с невероятным усилием поднять с пола. Жест который обычно давался ему легко и не задумываясь, сейчас казался тяжелым и почти невыполнимым, его зашатало когда он встал на ноги, и два шага до кресла показались двумя сотнями верст, пока он наконец не опустил ее в кресло и не опустился сам на пол у ее ног, обхватив руками ее колени

- С тобой я чувствую себя властелином мира - тихо отозвался Владимир, поднимая голову и с неуловимой улыбкой глядя на нее снизу вверх - И я - у твоих ног...

Владимир расхохотался. В том опустошении всех сил, что еще не оставляло его - смех был явно чрезмерным испытанием, его качнуло назад, и он завалился на бок, едва успев опереться на локоть, смеясь и мотая головой
- Господи, мать четверых детей! Когда ты так говоришь я ощущаю себя младше Егора! Даша-а-а-а - он выпрямился, отирая уголки глаз тылом кисти, и все еще смеясь - Гляди, таким манером ты вынудишь меня однажды назвать тебя мамочкой и попросить у тебя печенья!
- он потянулся, нашаривая штаны - поскольку сидеть на полу в таком виде было не столько холодно, сколько нелепо, и принялся натягивать их не вставая, лишь поднялся на колени чтобы натянуть штаны до пояса

- М-м-м, ну так то другое де-ело. Чертовски замечательное желание! - мечтательно протянул Корф, и легко поднявшись с пола, подхватил ее на руки. А потом развернувшись - опустился  в кресло, усаживая ее к себе на колени, и касаясь губами ее обнаженного плеча - Но это чревато, мадам, предупреждаю вас

-М-м да -мечтательно протянул Корф - чего еще желает моя Шехерезада? Но прежде всего - где ты научилась так танцевать?

Владимир склонил голову набок и приобнимая ее правой рукой за спину - кончиками пальцев левой водил по ее шее, по выступающим кончиком ключиц, по нежной коже под ними, обводил мягкие очертания грудей, легко, едва прикасаясь. Казалось он задав вопрос совершенно не слушал ответа, и не собирался выставлять танцу какую-либо оценку - результат своего танца она могла видеть воочию А сейчас - он просто смотрел на нее, вбирая каждый миллиметр ее тела, каждый изгиб...
- До чего ты прекрасна... - наконец вздохнул он едва слышно.

Владимир не пытался отнять ладонь, и подняв взгляд к ее глазам, и все так же держа голову склоненной набок он осторожно касался кончиками пальцев ее щеки, виска, легко проводил по внутреннему завитку уха. Душа была переполнена до краев, - восхищением, благодарностью, страстью...
- Ты - моя жизнь.... - едва слышно шепнули его губы и чуть подняв голову он коснулся губами ее виска. - Спасибо...

Отредактировано Владимир Корф (08-06-2015 19:55:58)

В глазах едва заметной тенью мелькнула боль и он поднял голову, пряча лицо в ее волосах. Сердце кольнуло, сжало от ее слов. В них было столько искренности... столько любви... А что ждет их завтра? Он поклялся себе защищать ее, беречь, оберегать, дарить ей радость...  возвращаясь к жизни и чувствуя ее слезы на своем лице - он думал лишь "я же хочу чтобы ты никогда не плакала..." А теперь... что же он сделал не так, почему стараясь сделать ее как можно более счастливой - он тем самым готовит почву для самых горьких слез? Какая ирония... - мелькнуло в голове заставив стиснуть зубы чтобы подавить невольный вздох. И тут же одернул себя. Ну не дурак ли? Загадывать на будущее, когда каждый день может принести куда горшие испытания. В памяти вновь всплыли слова Демидовой, и невольный озноб прошел по спине. Господи... спасибо... спасибо что они никогда не окажутся пророческими
- Спасибо - шепнул он вслух, и когда вновь опустил голову, глядя ей в глаза - его собственные мерцали спокойной улыбкой, даже не отразившейся на губах. И после паузы произнес
- Никогда бы не представлял тебя в образе восточной танцовщицы... Но это было...сказочно

- Моей реакции? - неподдельное удивление было в голосе, но никак не в смеющихся уже глазах. Кончиками пальцев ноги он нащупал у кресла свой сюртук (и когда только он успел оказаться на полу, когда сбросил?) на секунду оторвавшись от созерцания он перегнулся через нее, подобрал его с пола, и расправив набросил на нее словно коротенькое одеяло - на то плечо что не было прижато к нему,и уже стало почти холодным на ощупь. Теплое сукно покрыло ее от плеча до колен, и он устроился поудобнее, готовясь слушать и дальше, с нескрываемым любопытством - Неужели ты могла предположить что мне не понравится? Или... - он прыснул со смеху, состроил оскорбленную физиономию - в лучших традициях ханжей всего света и воскликнул, постаравшись придать своему голосу высокие нотки - Что вы себе позволяете, баронесса?! Какой ужас, какое бесстыдство!

Отредактировано Владимир Корф (08-06-2015 20:27:52)

- Второе? От меня? В резкой форме? ОТ МЕНЯ???? - при каждом вопросе его глаза все более расширялись и наконец он расхохотался в голос, закинув назад голову. Несколько раз он пытался заговорить, но смех пробивался через малейшие попытки произнести что-то членораздельное, и новый взрыв хохота перекрывал начатую фразу, выматывая силы, вызывая слезы в уголках глаз. Казалось это длилось бесконечно- он уже стонал от смеха, держась за живот свободной рукой и обессиленно мотая головой по подголовнику
- Да-ша.... - и вновь смех

- Господи - простонал Корф, разворачивая ее вновь боком и отирая тыльной стороной ладони уголки глаз, все еще посмеиваясь - Да я просто представил - как выглядел в твоем воображении, отчитывающий тебя за маскарад. Ты что - и правда могла такое представить? Вот так воображение! - он поцеловал ее в висок - Я был, и есть против того чтобы ты бывала в поле, соревновалась с лесорубами в их искусстве и пыталась орудовать косой на сенокосе, просто потому что если тебе раньше приходилось носить штаны в доме, то теперь надеюсь потребности в этом нет.  Я, хвала небесам вполне способен управиться с делами, полем, деревнями, крепостными,  всем прочим. А видеть свою жену среди крепостных мужиков да еще развлечения ради - мне не доставит радости - уж прости если это звучит тиранически.- он фыркнул сдувая прядь с ее виска - А насчет нарядов, ты что-то путаешь душа моя. Когда это я был против твоих переодеваний, скорее уж наоборот. Если мне не изменяет память - это ведь ты сказала мне что надевать наряды которые представлялись на сцене - это дурной тон, когда я предложил использовать костюмерную театра для тех кто затрудняется с образом на маскарад. А других разговоров на эту тему между нами вроде бы не было.

Владимир усмехнулся но почему-то невесело - обнимая жену и прикасаясь губами к ее лбу.
- Поедем. - тихо произнес он наконец. - Эгоистично было бы запирать тебя дома, как бы мне того не хотелось. Но... Даша - панибратства с крестьянами и никаких фамильярностей от них я не допускаю. Они уважают меня, я дорожу ими, но не более того. Ты была им возможно как дочка-сестра-подружка, особенно для этих Тихона и Никодима. Но я для своих людей - прежде всего хозяин. Заботливый, внимательный, но - хозяин. А не приятель. И хочу чтобы так оно и сохранялось. Не хочу видеть тебя упражняющуюся в рубке дров или в распашке поля, для смеху, вместе с мужиками и их бабами - как тогда, в разговоре с Софьей Павловной - помнишь?

- Уж надеюсь что куролесила лишь тогда - усмехнулся Владимир с нарочитым подозрением. Помнится кто-то очень разозлился когда ей намекнули что баронессе не придется орудовать топором, и строил план побега на лесопилку. Ты имей в виду, я стараюсь казаться всепонимающим, но на самом деле - тиран каких мало. И вообще с трудом сдерживаю желание озвученное Степаном Афанасьевичем - посадить тебя на серебряную цепочку и приковать к собственному запястью!
Он с усмешкой ткнул ее в нос
- А про любимое местечко ты рассказывала.. а показать пока не сподобилась. Весной?