-хм...Мишель так или иначе узнает.А остальные-Волконский покачал головой,потирая подбородок ладонью-утаивать...можно попытаться,говорить,что у него дела в столице,что вот-вот...Но этого ведь не произойдет.Что мы выиграем,если скажем не сейчас,а через несколько дней или недель?

-не знаю-покачал головой Волконский и хлопнул ладонью по подлокотнику-как ни крути,а все выходит не правильно,не верно и жестоко!

В экипаже,возвращающимся домой,была сравнительная тишина.Лишь Алешка пытался было начать рассказывать какую-то историю,но видя,что его никто не слушает,уставился в окно.
Мишель нетерпеливо подергивал в пальцах рукавицу.Почему их утром спешно отправили к дядюшке,а теперь не менее срочно вернули обратно?Может быть мама вернулась?И отец?И все будет хорошо,они снова заживут,как раньше...Нет,не как раньше,по крайней мере он уже заживет по другому.Ведь позволив себе переступить черту,он не хотел вновь возвращаться за нее.Он будет снова обучаться на манеже,и стрельбе,а потом попросит отца выезжать раз в неделю на рассвете к реке или к выгону,что бы смотреть как солнце встает над их землями,а потом они вернутся домой,а мама будет их ждать на  крыльце.А еще он не будет больше запрещать себе идти в кабинет,а будет приходить,разговаривать,долго разговаривать...так,как можно говорить только с отцом.
Он не заметил,как расплылся в улыбке,а ,услышав сдавленный всхлип,удивленно обернулся
-Саша,ты чего?-непонимающе нахмурился мальчик,приобняв сестру
-я к маме хочу,Миш-совсем по детски прошептала девочка,потирая глаза пальчиками
-может она уже приехала...не плачь.Сейчас приедем и узнаем,вот смотри,уже к дому повернули,вон он
С Сашей творилось тоже что-то неладное.Порой он задавал себе вопрос-а не знает ли сестра о том,где сейчас отец?Но убеждался,что не знала,была какая-то другая причина...а может не было,да просто девочка скучала по родителям?В конце концов даже Алешка веселый  и неугомонный скучал и даже не скрывал этого,по триста раз на дню спрашивая,когда же приедут мама и папа.Один Егор ничего не спрашивал.Он брал солдатиков,кубики,лошадку и уходил в кабинет.Мишка и сам часто сидел там на подоконнике.
Вот только он-то знал,что ни по каким ни делам отбыли родители.Не раз во сне видел он жандармов,уводящих отца.Вот только ни разу во сне он не вернулся.Что если....нет!Вернется,непременно!
Экипаж,качнувшись,остановился во дворе.Мишка спрыгнул первым,помог выйти Саше и повел ее в дом.Алешка,попав домой,принялся шумно и звонко приветствовать,спускавшегося по лестнице деда.
Раз дед здесь,значит...
Сердце мальчишки заколотилось,словно птица запертая в клетке.Он нетерпеливо шагнул к кабинету,но углядел силуэт в дверях гостиной.
-мама!-выпустив руку сестры,Мишель чуть не бегом пересек коридор и попал в объятия матери-ты приехала-прошептал он,не обратив внимания на подбежавших следом сестру,братьев,гвалт их голосов.Где?!Где?!В кабинете?!-вот только произнести не хватало дыхания,лишь в глазах плескался мучивший его вопрос.Отстранившись,пропуская Сашу,Миша шагнул в сторону,и взгляд его упал на столик в гостиной.Он невольно шагнул в гостиную и остановился,как вкопанный.Рюмка,прикрытая хлебом...кто-то умер.Кто-то из родных или знакомых,крепостных не привечали такими символами господа.Но кто?!
Нет...Он стремительно оглянулся к матери,снова к столику,пробежал глазами по растерянным лицам княгини Демидовой  и Аркадия Филипповича,и застыл.Сердце глухо стукнуло в груди,его словно сковало льдом
-мама...-сдавленно прошептал мальчик,снова оборачиваясь к матери

Дела?!Какие дела?!Он ведь арестован!-хотелось закричать ему,но он молчал.Молчал,не сводя пытливого взгляда с матери.Господи,пусть то,что она сказала правда!Пусть он задерживается по делам,и вот-вот вернется!Пожалуйста!
Он похолодел,когда мама повела его за собой,а не отправила с остальными.Они шли...в кабинет.Он понял,едва они сделали шаг от гостиной.А это значит....Подожди,это ничего еще не значит!Просто говорить удобней там,ведь там никого нет!А рюмка?!Да мало ли!Ты и половину родственников не знаешь,а уж друзей и сослуживцев!
Но это не помогало,абсолютно.
Миша вошел в кабинет первым и повернулся к матери
-он не вернется...верно?

-нет-качнул головой мальчик,не сводя глаз с пожелтевшего письма,хранившего на своей поверхности отпечатки камней.Миша осторожно взял письмо,словно была это самая драгоценная вещь во всем мире,посмотрел на маму и отошел к окошку.Взобравшись на подоконник,он долго держал лист меж ладоней,не решаясь раскрыть.Всматривался,и наконец раскрыл.
Здравствуй, Мишель.
Когда ты прочтешь это письмо - меня скорее всего уже не будет на свете.
Так уж получилось, родной. Не всегда - даже у взрослых получается прожить жизнь так, как они хотят и как мечтают. Я не хочу ничего скрывать от тебя, Миша. Меня обвинили в государственной измене, и завтра расстреляют.
Пишу я тебе из камеры, и.... не знаю даже как сказать все то, что у меня на душе. И прежде всего - как попросить прощения. У тебя. У всех вас. Я обещал вам счастье. Любовь. Заботу. Опеку. Обещал вам детство, которого у вас не было. Но смог дать вам все это - лишь на очень короткий срок. Я говорил - что пока я жив - никто и никогда не посмеет причинить вам вред. Хоть это слово я сдержал -  даже после моей смерти не найдется человека который посмеет обидеть вас. Обещал вам что позабочусь о вас... а теперь - оставляю вам лишь состояние и имя, которое наверное еще долго будут произносить кривясь, и обвиняя меня в измене. Ты знаешь - я невиновен. Но все будут считать что это именно так.
Сможешь ли ты простить меня? Рок, обвинение, стечение обстоятельств... судьба? Но так уж вышло - что впервые в жизни я не смогу сдержать данное мною слово. Слово данное вам... моим детям...
Не знаю....
Не знаю вообще можно ли простить такое. Но и оправдаться не могу.
Знаешь, Мишель...  я ведь никогда до вас не имел дела с детьми.  Не знал даже как с ними надо разговаривать. Когда вы приехали в мой дом - я чувствовал себя столь же растерянным и неуверенным как и вы. Но когда мы говорили с тобой - я почувствовал странную уверенность.
А потом... Я и сам не заметил - когда случился момент, когда вы заполнили мою душу. Стали неотделимы - настолько, что я отказываюсь даже формально вспоминать об этом скрюченном нотариусе и его смехотворном акте. Вы - часть меня, часть моей души и жизни. Завтра я умру - но часть меня все же останется с вами. Тем теплом, которым вы заполнили мою душу, вдохнув жизнь и смех в уснувший старый дом, который - как и я- получил вторую жизнь благодаря вам.
Я могу до бесконечности писать - как дороги вы мне. Могу просить прощения хоть до самого ружейного залпа. Но это ведь ничего не изменит.
Я люблю вас, Миш. Мне невыносима мысль о том, что из-за этого обвинения мое имя будет считаться опозоренным. Но еще более невыносима мысль о том - как вам придется жить с этим. Сочтете ли вы меня действительно изменником и предателем, и будете стыдиться моего имени. Или напротив - зная о моей невиновности - будете носить это имя с гордостью, и набивать себе тем синяки и шишки в обществе, которое слепо? Не хочу ни того ни другого, Миш.
Помнишь я рассказывал вам с Алешкой про историю нашего рода? Много поколений мы служили престолу верой и правдой. Хотя случалось и кое-кому из наших предков впадать в опалу. Но всегда, рано или поздно - то, что хранила семья в течение столетий - верность и преданность империи - возвращало нам уважение и заслуженное место в обществе, и право служить с честью своей стране.
Так и сейчас. Я не хочу чтобы моя смерть настроила вас против императора, подписавшего мне приговор. Случается так, что даже государи бывают не в силах остановить рок. Я могу лишь просить Бога о том чтобы вы - мои дети - своей жизнью и служением трону, достоинством и честью обелили мое имя, смыв с него позор ложного обвинения. И веря в это - умру завтра со спокойным сердцем.
А пока... Мишель, тебе слишком рано пришлось стать взрослым. Не старайся быть им сейчас. Пока рядом с твоей мамой - твой дед и князь Елагин - ты можешь еще побыть ребенком. Но прошу тебя - береги свою маму. Алешке, Егору, Сашеньке - им придется не сладко, но они еще малы, и намного легче могут привыкнуть к изменившимся обстоятельствам. А вот ты... и мама... Постарайся не оставлять ее. Я боюсь за нее, Мишель. Она всегда хочет казаться сильной. Сильнее чем есть. А это неправильно. В молчании - сила для мужчины - но бездна для женщины. Не дай ей замкнуться в это молчание. Реки, океаны слез, истерики и битые стекла - не так страшны как молчание, отчужденное от всего - под маской "Я со всем справляюсь сама". Не верь этой маске Миш. Женщина не должна быть сильной - это противоестественно. Но ей приходится - если нет рядом плеча на которое можно опереться. В которое можно выплакаться. Тебе придется стать для нее этим плечом, потому что кроме тебя - мне больше некому поручить эту свою последнюю просьбу. Береги ее. И себя.
Не знаю сможешь ли когда-нибудь ты простить меня. Не знаю будешь ли помнить. Не знаю - заслужил ли я вообще хоть право на прощение и память. Скажу лишь - еще раз - благослови тебя Бог, сын мой....
мой старший сын.... отныне и далее - барон Михаил Владимирович Корф... Знал бы ты - какой гордостью наполняют мою душу эти слова... и каким счастьем было слышать слово "отец" которое ты крикнул, сбегая с лестницы.
Я благодарю Бога за то, что он подарил мне всех вас. И тебя... особенно тебя.
Я люблю вас, Мишель.
Прими за себя и за остальных -мою любовь и мое благословение.
Прости меня, если сможешь - за все. И прощай.

От каждой прочитанной строчки,сердце мальчика сжималось,а все его существо стремилось туда,а прошедший день,когда рука,писавшая эти строки была еще теплой,когда он был жив.А теперь...значит...все верное и он...он мертв...Все закончилось...
Смысл прочитанного доходил до него не сразу,как и сама суть трагедии в общем.Он не хотел это принимать,не хотел,что бы так было!
Но это было так,он не мог отрицать,какой в этом толк?
Господи...
Перед глазами мгновенно вспыхнула картинка последних минут-холл,рука на плече,тихий голос.Ты должен был вернуться!
Мальчик ясно ощущал,как все его деланное спокойствие рушится,как карточный домик,как начинает колотить крупная дрожь,как трясется в руках пожелтевший лист бумаги.
-мама-едва слышно прошептал Миша,подняв расширившиеся,наполняющиеся слезами глаза с листа на мать

Мишка рванулся вперед,выронив лист,когда мама стремительно пересекла кабинет.Скользнув с подоконника,он прижался к ней,пряча лицо у нее на груди.Обхватив ее руками,он заскреб пальцами по спине,цепляясь за оборки и едва не отрывая их.Миша замотал головой,сдерживая подступающий к горлу ком,но не выходило.Взгляд затуманенных пеленой слез глаз упал на лежащий лист бумаги на полу,на пустое кресло,стол...
Когда ты прочтешь это письмо - меня скорее всего уже не будет на свете.
Прорвав невидимую плотину,слезы градом заскользили по щекам мальчишки,пропитывая корсаж матери.Он силился прекратить поток слез,но не мог,как тогда ночью,когда рассказывал жуткие истории прежней жизни.

-папа...папа...просил ..заботиться о тебе...-надрывно прошептал мальчик,хватая ртом  воздух и запрокинув голову-я буду,мама...буду...как он...просил...я...-он замотал головой и снова прижался к матери,сместив одну руку вперед и собирая в кулаке платье,оттягивая ворот-он ведь невиновен,мама.... я верю...я знаю...а он не знает,что я верю ему! не знает,мама!

Отредактировано Михаил Корф (28-07-2015 00:04:41)

Зубы стучали о край бокала,вода выплескивалась на рубашку,но понемногу получалось глотать.Охватившая его дрожь понемногу утихала,зато наваливалась свинцовая тяжесть.Не разжимая рук,мальчик стал опускаться на пол,усаживая следом за собой и маму,и прижимаясь к ней по прежнему.
Долгое время они сидели молча,Миша сравнительно успокоился под тихим шепотом матери в надежном кольце ее рук.Но хоть его и не колотила дрожь,слезы продолжали скатываться по щекам,теряясь в сером платье мамы.
-прочти письмо-прошептал мальчик,не поднимая головы,вытянув руку в сторону,пошарил ей по полу и притянул листок-прочти...он писал его вчера и...писал и думал о нас,о всех нас

Отредактировано Михаил Корф (28-07-2015 00:16:02)

--его зарисовки?!С Кавказа?!-поднял голову Миша,посмотрев на маму блестящими после долгих слез,припухшими глазами-он сам рисовал и...и передал мне?

Мишель принял альбом с каким трепетом,но открыть его пока не решался.Подняв письмо,он сложил его вчетверо,вложил в альбом и положил тот на колени,рассматривая обложку
-я посмотрю его в комнате...-негромко проговорил Миша,держа альбом одной рукой,а рукавом второй протирая глаза-мам,а...ты не сказала остальным.Когда мы им скажем?

Мишель следил за мамой внимательным взглядом и ,потянувшись вперед,обнял одной рукой за шею,второй держа альбом
-я буду рядом,мам.Мы вместе скажем,попозже...Они так скучали,особенно Саша,пусть сегодня еще порадуются твоему приезду

Какое-то время он обнимал ее за шею,а потом отстранился и коснулся губами щеки.
-я пойду к себе,хочу посмотреть альбом до ужина-негромко произнес Мишель,прижав к себе альбом и поднялся на ноги,помогая встать и маме.У самого порога мальчик обернулся,глядя на пустое кресло и вышел,прикрыв дверь.До комнаты он добрался бегом,а ,захлопнув дверь,повернул в скважине ключ.Усевшись на кровать,он несколько раз перечитал письмо,уже более спокойно,вдумчиво,словно вот сейчас разговаривал с отцом,а не просто читал.А потом,отложив его в сторону,затаив дыхание,раскрыл альбом.Для него это были не просто рисунки,а целое послание-еще одно,дар,который предназначался лишь ему,старшему сыну.

После отъезда Сергея Анна где-то умудрилась подхватить простуду. Болезнь была неопасной, несерьезной, но бдительная Глаша не выпускала Анну из постели. Девушка и не особенно сопротивлялась этому. От трав, которыми щедро поила Варвара, хотелось спать, и Анна с удовольствием погружалась в легкий сон, наивно надеясь, что пока она спит, время проходит быстрее и все меньше остается дней до встречи с Сергеем. О том, что Владимира увезли в крепость, Анна узнала, наверное, самой последней, да и то, случайно подслушав разговор Глаши и Варвары, когда они думали, что девушка спит. К тому времени Даша уже уехала в Петербург. О том, что с Владимиром может произойти что-то нехорошее, Анна даже и думать не хотела. Наверное, все закончится ссылкой в имение, как в прошлый раз. Ведь теперь его вина не настолько страшная, как тогда.
Бедная Даша, напереживается она за него... Скорее бы они оба вернулись домой.
...
В тот вечер, когда вернулась Даша, Анна почти уснула. Она не слышала ни голосов, ни шума, она спокойно бродила по миру собственных сновидений, но вдруг резко проснулась, как будто кто-то ее разбудил. В комнате было пусто. Одиноко горела свеча, тихонько потрескивая - а больше никаких звуков в огромном доме не было.
Почему так тихо, еще ведь не поздно?
Ей почему-то стало страшно. Анна встала, нашла свой теплый халат - в последнее время она постоянно мерзла, даже если было хорошо натоплено - взяла свечу с собой и вышла из комнаты.
В кабинете Владимира уютно горел огонек - там кто-то был.
"Вернулся!" - радостной надеждой трепыхнулось сердце, и Анна торопливо толкнула тяжелую дверь. Но на привычном месте за столом было пусто. И фигурка Даши, прижавшаяся к спинке кресла, только усиливала это ощущение пустоты.
- Даша, - почему-то шепотом спросила Анна, - а где Владимир? Он... еще под арестом?

Отредактировано Анна Платонова (28-07-2015 01:20:48)

Даша была какой-то другой Дашей, как будто ее подменили. Такая серьезная, сдержанная, сжавшаяся какая-то... Мелкая и противная дрожь побежала по телу Анны, и никакой теплый халат не смог бы спасти от этого озноба. Анна послушно села в кресло, судорожно вцепившись в свой подсвечник. Зачем нужно садиться? Разве нельзя сказать о том, что Владимиру придется задержаться в тюрьме, пока Анна стоит в дверях?
Но в голосе  Даши было что-то такое, чего нельзя было ослушаться, чему нельзя было возражать.
- Говорите же скорее, - попросила Анна, трясясь не то от холода, не то от внезапного и необъяснимого приступа страха, - Когда его выпустят?

Расстреляли…
Это не могло быть правдой, она ослышалась или неправильно поняла Дашу. Как это – расстреляли? Не может быть…
Анна никак не могла осмыслить это слово, оно гулко звучало в ее голове, но осознание все не приходило. Пока она не заглянула в Дашины глаза, полные такой боли, какой, наверное, не бывает на свете.
Владимира расстреляли. Это значит, что он уже никогда не переступит порог своего дома. Не посмотрит своим понимающим и чуть насмешливым взглядом, не уйдет к себе в кабинет… не будет больше доверительных разговоров, воспоминаний о детстве… о его отце…
Так не должно быть, это слишком несправедливо! Они ведь совсем недавно только будто познакомились заново. Научились не ссориться, жить мирно, она даже временами ловила себя на том, что мысленно обращается к нему как к брату… Столько лет вражды, потом короткий мир – чтобы вот так все закончилось? Как принять это, как смириться с новой утратой?
Она не смогла сказать ничего Даше, никаких положенных приличиями слов соболезнования вдове, потерявшей мужа. Ослепленная своим горем, Анна  даже не пыталась сдерживать хлынувшие из глаз слезы.
Дашенька, скажи, что это неправда, скажи, что ты так ужасно пошутила...
Глупая, бессмысленна надежда. В Дашиной позе, в выражении ее лица было столько обреченности, столько одиночества... Она стояла над пустым креслом, как над могилой. Кабинет вдруг стал чужим, злым и равнодушным. Зачем он теперь нужен, раз его хозяина больше нет? Анна смотрела сквозь слезы на пустое кресло, и вдруг почувствовала, что если немедленно не уйдет отсюда, то сорвется в отвратительную и никому не нужную истерику.
Анна вскочила, выронив из рук свою свечу - та покатилась по ковру, тут же погаснув - и бросилась вон из дома, в привычное уже место, ставшее ей убежищем после смерти  опекуна. В театр.
Морозный воздух немного привел ее в себя. Она бежала по дорожке, запорошенной снегом, и не чувствовала, как этот снег набивается в ее домашние туфли, как кусает лицо мороз... Ее трясло от холода, который был страшнее любого мороза.
Театр молча принял ее вместе с ее горем и сочувственно скрипнул дверью, пропуская Анну внутрь себя. Здесь уже можно было плакать в полный голос, потому что никто не слышал...

Отредактировано Анна Платонова (28-07-2015 10:37:46)

Если бы можно было каким-то волшебным образом вернуть  время, потраченное на глупые обиды и ссоры… Если бы можно было успеть сказать Владимиру, что она сожалеет о прошлом…
Она ведь так и не успела толком узнать его. Сколько осталось недосказанного, недопонятого, навсегда теперь упущенного…
Она не следила за временем, не знала, сколько его прошло. Слезы почти закончились, наступило временное отупение, когда она смотрела в темноту почти сухими глазами и пыталась заставить себя подумать о чем-нибудь. А мысли смешивались и разбегались, и не было никакого желания их ловить…
Но вот какая-то неясная мысль, еще даже не сформировавшаяся, принесла Анне безумную надежду на то, что можно будет как-то все это выдержать. Она подумала о Сергее. Он обязательно вернется и придумает что-нибудь, чтобы не было так больно…
Странным образом мысли от Сергея перенеслись к Даше. Анне даже представить было страшно, что она сейчас чувствует. Анна понимала, что ей нужно было бы пойти к Даше, попробовать как-то успокоить ее и помочь в страшных хлопотах – ведь наверняка будут поминки… какое страшное слово, почему оно все время преследует их семью?..
Семью.
А ведь есть еще дети… Маленькие, беззаботные существа, которые так верят в то, что их родители – вечны и всесильны… И вдруг узнают, что папы уже нет…
Теперь Анна плакала уже от жалости не только к себе, но и к детям.
***
Глаша грустно наблюдала, как Варвара поливает слезами кухонный стол. Что сказать, как ее успокоить? Глаше и самой хотелось заплакать - ну и что, что она не особенно знала молодого барина - ведь хороший же был. А жалко как - совсем молодой, только-только жить начал. И жена у него, и дети...
Горничная тяжко вздохнула, облокотилась о столешницу и задумалась о своей барышне. Когда она узнает, расплачется, разнервничается, чего доброго, снова заболеет. Пусть поспит, а потом Глаша пойдет к ней в комнату, чтобы хоть немножко поддержать. Слез будет... Ох, скорее бы прошло хоть немного времени. Со временем горе становится не таким сильным, с ним уже и жить можно, и чем больше времени проходит, тем легче и легче человеку... Глаша это знала по себе.
Когда начались приготовления к ужину, горничная отправилась в комнату Анны. Будить она барышню не станет, разве что та сама проснется.
Но барышни в кровати не оказалось. И в комнате тоже. Глаша заметалась по дому, разыскивая Анну, но той нигде не было. Наконец, кто-то из слуг сказал, что видел барышню, бегущую вроде бы к театру.
Значит, уже сказали... уже знает.
Глаша никогда не ходила за госпожой, когда та уходила в свой театр, но сейчас был особенный случай. И горничная решительно отправилась следом за своей барышней.
До чего же холодно было в этом театре... И темно, и страшно. Хорошо, что Глаша догадалась захватить с собой свечку. Но госпожу долго искать не пришлось - всхлипы отчетливо раздавались в углу большого зрительного зала.
- Барышня! - охнула Глаша, подойдя поближе и осветив свечкой этот угол, - Вы напрочь ума лишились? В этакий холод выскочить совсем раздетой!
Впервые она говорила так со своей госпожой, но Глаше было не до почтительности. После того, как она добросовестно пичкала Анну настойками и берегла от малейшего сквозняка, госпожа разгуливает в одном халате по морозу. А кто потом ее будет лечить? Снова Глаша.
- Вы что же это творите?! Идемте домой сейчас же!
Глаша решительно схватила барышню за руку и потянула за собой. Анна послушно и молча пошла за ней, не прекращая всхлипывать.
- Как дите, ей-Богу! - говорила горничная, торопясь скорее к дому, - О себе не думаете, о других подумайте. Дарье Михалне, поди, похуже вашего будет. Ей ваших рыданий только не хватает. Нет бы помочь, детей занять, разговором отвлечь или как-нибудь еще поддержать - вы в слезы, да раздетой на мороз. Хороша поддержка! Поплакать хотите? Плачьте, сколько вам угодно. Только в тепле, в комнате своей.
Глаша говорила и говорила, а Анна слушала ее и не слышала. Но постепенно слова горничной пробудили в девушке что-то похожее на угрызения совести.
- Владимир Иваныч бы не похвалил вас за этакие фокусы, - выложила горничная свой последний козырь. - Он Дарью Михайловну очень любил, вот вы бы и подумали сперва о ней, а уж потом бы себя жалеть принялись.
Молчание барышни насторожило Глашу. Оглянувшись на госпожу, она увидела, что та снова рыдает, но уже беззвучно.
- Утрите слезы, к дому подходим! - приказала Глаша госпоже. Анна всхлипнула и послушалась. Горничная проволокла госпожу по коридору и лестнице, впихнула в комнату, торопливо переодела и почти насильно уложила в постель.
- Я схожу к Варваре за горячим чаем, а вы чтоб из комнаты ни ногой! Пожалейте, Бога ради, Дарью Михалну!

Анна понемногу согревалась в теплой постели, но лед, собравшийся колючим комочком где-то в груди, не собирался таять. Зато слезы прекратились. Она цеплялась, как за соломинку, за слова Глаши о том, что Даше нужна поддержка. Она обязательно поможет Даше. Вот только немножко полежит, перестанет дрожать и как-нибудь приведет себя в порядок...
Стук в дверь. Глаша бы не стучала...
- Войдите! - Анна приподнялась на подушках и смахнула со щек последние следы слез.

Отредактировано Анна Платонова (28-07-2015 21:32:26)

- Я... я хорошо... спасибо, - Анна села и беспомощно посмотрела на Дашу. Поодиночке очень страшно, может быть, какое-то время им лучше держаться вместе? А как это сказать вслух?
- А... вы? Может быть, это, конечно, прозвучит неуместно, но все-таки, может быть, я могу чем-то вам помочь?
Слова были неуклюжие, не те. А какие должны быть, Анна не знала. Когда умер Иван Иванович, она не слушала ничьих слов соболезнования. Но в одиночку переживать горе было тяжело. В одиночку? Тогда все-таки рядом был Владимир. Поначалу чужой и холодный, а потом... ох, нет, нельзя ей сейчас думать про Владимира, нельзя плакать при Даше...

- Да, конечно, я ничего не скажу детям... - разговор не получался, Анна отчетливо ощутила собственную беспомощность.
- Я не знаю, как это правильно сказать, но... может быть, вам вдруг захочется с кем-нибудь побыть вместе? Ну то есть... не одной. Можно ни о чем не говорить, но просто побыть рядом... с другим человеком. Я в любое время составлю вам компанию.
Анне захотелось подойти к Даше, взять за руку или погладить по плечу, но она не осмелилась и осталась в кровати. И только теперь сообразила, что она сидит, а Даша стоит.
- Садитесь, пожалуйста, - Анна показала на ближайшее к кровати кресло.

- А я не знаю, как себя вести, - призналась Анна, рассеянно следя взглядом за Дашиной рукой. - Но я чувствую, что нам нужно держаться вместе...
И действительно, рядом с Дашей Анне стало как-то легче. Только вот будет ли Даше легче рядом с ней? А вдруг ей будет только хуже? Ох, как же сложно устроена жизнь...
Анна знала, что справится. Она сумела выдержать потерю любимого опекуна, сумеет пережить и эту утрату. Но вот Даша... Ее взгляд такой отрешенный, она и здесь, и не здесь. А вдруг она решит что-нибудь с собой сделать?
Анна внимательно посмотрела на баронессу. Нет, Даша сильная. И она слишком любит своих детей, чтобы оставить их совсем одних на этом свете...

- Вы всем хотите помочь, а кто же поможет вам? - вырвалось у Анны, - Прошу вас, вы говорите, если нужна помощь. Я постараюсь быть полезной. Мне так самой будет легче...

Анна испуганно посмотрела на Дашу - то есть как это - заслужила? Чем? Она не помнит себя от горя. Даже последний грешник не заслуживает такого ужасного наказания, а уж Даша...
А на предложение говорить о Владимире Анна только покачала головой. Если она станет сейчас говорить о нем, то не сможет уже сдерживаться. Глаша помогла своей барышне, очень помогла, и теперь вместо того, чтобы думать о том, как плохо ей будет без Владимира, Анна думала о том, что Даше без него гораздо хуже и тяжелее. Когда стараешься кого-то утешить, утешаешься сам.
Но только не говорить с Дашей о ее муже, нет, только не это. Тогда она как будто окончательно признает его смерть. А если говорить о чем-то другом, то сохраняется хрупкая иллюзия, что Владимир просто уехал далеко. И вот они ждут его, и коротают время за разговорами...
И вдруг, вопреки ее желанию, с губ Анны сорвалось:
- Я так по нему скучаю...

Отредактировано Анна Платонова (29-07-2015 00:19:30)

Анна уткнулась лицом в Дашино плечо, сдерживаемые слезы вот-вот грозились хлынуть из глаз. Не осталось уже почти никаких сил...
- Пусть пугает... пусть делает что хочет, только пусть... будет рядом...