Решение пойти на кухню было самым разумным, несмотря на то что больше всего хотелось лечь, и замотать ногу чем-нибудь теплым. Но рационализм требовал другого. Трое суток в карцере, торопливо перехваченный на ходу кусок хлеба на гаупвахте и добрые полдня дороги по морозу - прежде чем думать об отдыхе следовало поесть. И поговорить с Варварой. И за Штерном проследить - не сказал ли он чего лишнего. И отыскать Шишкина. И... что-то надо было сделать еще, но он уже не помнил что. Ладно, вспомнится по ходу дела.
Хозяйке сейчас было не до него, Анна шокированная происходящим наверное уже спала у себя наверху, родственники баронессы разбрелись кто куда - Демидова отправилась отдыхать, а князья оставленные им в гостиной -скорее всего обсуждали новости за бокалами бренди и похоже никто в этом доме не собирался проявлять гостеприимства и заботы о госте. Ну и не беда. Воронов слишком часто распоряжался, обустраивая на постой своих людей в самых разных местах, чтобы стушеваться когда речь шла лишь о нем одном. Конечно, если бы Корф действительно погиб - он бы и шагу не ступил больше в этот дом, не говоря уже о том, чтобы распоряжаться тут по своему усмотрению, но теперь - дело другое. Он без малейшего стеснения велел первой попавшейся крепостной приготовить себе комнату, и не собираясь мучиться голодом в ожидании ужина - отправился на кухню.
По дороге встретил какого-то вихрастого парня с простецким как валенок лицом, и велел узнать у Анфисы - какую комнату ему выделили, и натаскать туда горячей воды. Тот лишь глаза вытаращил на незнакомого офицера, но лишь промямлил "Будет сделано, барин"- повидимому решив что раз распоряжается с таким уверенным видом - значит имеет на то право.
Всегда любил за это недалеких людей - усмехнулся про себя Воронов ковыляя знакомым коридорчиком - Кто-нибудь башковитый начал было расспрашивать - кто я и на каком основании чего-то требую, и отнял бы у меня кучу времени.
От кухни за версту расползались аппетитнейшие запахи. Было отчего желудку к позвоночнику прилипнуть. Он открыл было дверь, да так и замер от неожиданности, широко распахнув глаза 
В кухне царила идиллия. Варвара мешала какое-то варево в большой кастрюле на печи, возле стола сидел, навалившись локтями на стол Григорий над кружкой с недопитым чаем. Стоял самовар, тарелки с какими-то кренделями и баранками, одиноко и покинуто маячили еще две кружки - выпитые повидимому кем-то-совсем недавно... а в углу... Шестнадцатилетний парнишка, скинув мундир и закатив рукава рубашки выше локтей, наряженный в широченный Варварин фартук, в который можно было завернуть троих таких как он - сидел на низеньком табурете перед большим ведром, чистил картошку, и хихикал от щекотки пытаясь отвернуть голову от огромного черного пса, вдумчиво обнюхивавшего его ухо холодным, мокрым носом.

Отредактировано Сергей Воронов (09-09-2015 12:10:29)

Прошло немало времени, пока Григорий и Варвара успокоились, задав предварительно кучу вопросов. Варвара порывалась немедленно пойти посмотреть, но Воронов ее задержал, и прочел ей целую лекцию по поводу питания раненого. Кухарка поначалу отмахивалась - как это, кто-то вздумал указывать ей, как варить бульон, но по мере того как слушала - округляла глаза. Григорий прислушивался с интересом и даже облизнулся, прикидывая видимо - каково на вкус может быть это незнакомое прежде блюдо, и можно было не сомневаться - найдет случай попробовать, и хорошо если не отхватит при этом поварешкой по пальцам. Наконец молодой человек поглядел на часы и встал, тяжело опершись о трость и скрипнув зубами от боли. Прошло уже больше четверти часа. Без сомнения, Штерн еще возится с осмотром - чтобы проверить все шесть ран и забинтовать их заново у него уйдет времени намного больше, но ему все же хотелось застать конец осмотра и услышать что он скажет баронессе.
- Господин ротмистр - наконец подал голос Шишкин, все это время простоявший на том же месте, как приклеенный. - Сергей Петрович... А мне теперь что делать?
Он скорее хотел спросить "что со мной теперь будет" но не осмелился. Воронов сделал было грозное лицо, но поглядев на убитую физиономию парнишки лишь покачал головой, пряча улыбку.
- Бог с тобой. Вернемся в гарнизон - будешь у меня каждый день учить Ушаковский словарь наизусть. И отвечать по порядку чтобы от зубов отскакивало. Чтобы в следующий раз не забывал бы нужных вещей. У ординарца должна быть хорошая память.
- Значит вы меня не отошлете?! - мальчишка просиял.
- Куда ж я от тебя денусь - неожиданно тепло усмехнулся ротмистр - Раз уж ты из Польши за мной примчался.
Большего не требовалось. Шишкин казалось готов запрыгать, а Сергей задумался
- Послушай.... до какого числа тебе дали отпуск?
- Да как и вам...до двадцать третьего.... полковник сказал....
- Избавь! - он поморщился, нашарил позади себя край стола и оперся на него свободной рукой - Я заранее знаю что он мог сказать. Вот что. Я останусь здесь на несколько дней. Твою лошадку наверняка уже накормили, и сам ты отдохнул. Незачем тебе тут околачиваться - поезжай к матери. Пробудешь дома, порадуешь ее. Возвращайся за мной утром, двадцатого. Чтобы к рассвету был тут.
- Но мы же не успеем... - ляпнул было ординарец и тут же смутился, увидев вопросительный взгляд Воронова
- Не успеем? Парень, ты когда выехал?
- Десятого...утром... на следующий день после вас.
Воронов вскинул брови
- А приехал вечером четырнадцатого. То есть ты провел в дороге пять суток?
- Н-ну... да... Мне сказали это хорошо...
- Хорошо для мальчишки - уголок рта офицера дернулся в улыбке - Ничего... приезжай за мной двадцатого - научу тебя ездить как мужчина. Один я проехал этот путь за трое суток, с тобой предположим доберемся за четверо, но уж никак не дольше.
Шишкин широко раскрыл глаза и закивал
- Могу идти?
- Ступай. Да фартук сними горе ты мое! Варваре он еще пригодится.
Мальчишка поспешно сдернул фартук, натянул мундир, немного поколебавшись, и с сомнением поглядывая на своего патрона все-таки сделал несмелый шаг по направлению к кухарке, слушавшей их разговор с широкой улыбкой, превращавшей ее глаза в совершенные узкие щелочки. Добрая женщина не чинясь обласкала мальчишку, который пришелся ей явно по душе, и шепнув что-то в ухо - сунула ему слоеную булочку в салфетке. Он смутился, но явно был доволен, и заученно выпрямившись даже честь отдать не поленился, правда стушевавшись в последнюю минуту - приложил пальцы не к виску а к уху, чем вызвал новую волну смеха у Воронова. Смутившийся мальчишка кинулся было к двери - и уже скрывшись было за нею, сунулся голову обратно и все-таки задал вопрос - при чем так, что явно ощущалось что хотел спросить об этом с самого начала, только побаивался
- Сергей Петрович, а что у вас с ногой?
- А ну брысь отсюда! - смеясь прикрикнул на него Воронов, и голова тут же исчезла. Он обернулся к обоим слугам, с видимым удовольствием следившим за мальчишкой - Вот что... поесть я уже не успею, мне наверх надо. Ну и Бог с ней, с едой. Я тут по собственному почину комнату и воду затребовал, поскольку барам вашим  не до меня. Одежду бы мою выстирать да просушить надо. Почитайте неделю в этом хожу и вымыться толком случая не было, боюсь смердит от меня сейчас почище чем от выгребной ямы. До утра бы управиться хорошо - я в чем был в том и приехал, - переодеться не во что. А пользоваться гардеробом Владимира сейчас не с руки.
- Сделаем, барин - закивала Варвара - Прошку к вам пришлю сейчас - он вам ужин принесет. Ему и сдайте что вам выстирать надобно
- А пока готово будет.... - подал голос Григорий - Ежели не побрезгуете... я вам штанов да рубаху выдам. - и торопливо добавил - Все чистое, вы не подумайте...
- Спасибо - улыбнулся Сергей, представив как будет выглядеть в рубахе с плеча этого великана, но его предложение и вправду было весьма кстати - Не откажусь. Спасибо.
Договорившись с Варварой что он пришлет к ней Штерна - если что надо прояснить насчет еды - он поднялся наверх.
Лестница стала настоящим испытанием. Теперь, когда все намеченные дела подходили к концу и напряжение мало-помалу отпускало - боль ощущалась все сильнее, и обещала к ночи разбушеваться вовсю, как это часто случалось. Тяжелая, неповоротливая нога уже почти не сгибалась по мере того как мышцы схваченные иррадиирующей от кости болью - стягивало все крепче в тонической судороге. Ему приходилось буквально волочь ее за собой, перепрыгивая на правой ноге с одной ступеньки на другую, и опираясь о перила. Когда носок сапога задевал о ступеньки - его прошибало казалось через все тело до самого затылка.
Ничего.. ничего, мало осталось.
К двери комнаты Владимира он попал вовремя, и убедился что Штерн выполнил его просьбу. А едва вышел из комнаты - наткнулся на Глашу. На вопрос об Анне девушка довольно хмуро сказала что хозяйка уже спит, выпив сонных капель. Большего и желать было нельзя. На душе потеплело.
Все было сделано, все было на своем месте, а значит можно было заняться и собой. Нужную комнату он угадал по тому как увидел давешнего парня с ведром воды, от которой валил пар. Внизу уже слышались голоса - повидимому князья покинули наконец гостиную, когда он доковылял наконец до отведенной ему комнаты , и за ним закрылась дверь

К ночи боль усилилась. Так всегда бывало. Он не знал - почему. Засевший в самой середине, в костномозговом канале бедренной кости свинцовый шарик напоминал о себе при каждом переохлаждении, или излишней сырости - то сильнее, то слабее. Но каждый раз - к ночи. Как будто боль - была какой-то одушевленной нечистью, которая просыпалась с закатом, и разрасталась до полуночи, а с рассветом шла на убыль. Если бы Воронов спросил бы о причине - какого - нибудь знающего врача, ему бы объяснили - почему так происходит. Но он не слишком доверял врачам, и уж тем более не склонен был советоваться. Что есть - то есть. Боль сама по себе не в состоянии убить, не в состоянии повредить больше чем есть, а значит ее можно и нужно лишь перетерпеть. Всего лишь до утра. Наутро становилось легче, и если переохдаждение - и соответственно последующий приступ был не слишком силен, то к следующему вечеру даже хромота проходила. После купания в ледяной речке и поездки на пронизывающем ветру - он несколько дней ходил с тростью. Пересидев с Анной на заснеженной аллее в декабре - он лишь похромал до вечера, поворочался, да поскрипел зубами ночью, и к утру не ощущал никакого дискомфорта. А сейчас.... после трех суток в стылом карцере, после многочасового холода в открытых дрогах, в неподвижности на морозе - но все же без сырости - нога горела как в огне, а в кость словно вколачивали раскаленные гвозди.
Воронов едва добрался до своей комнаты, запер дверь, и вместо того чтобы сразу завалиться в кровать - прежде всего заставил себя - впервые за неделю искупаться, блаженствуя от горячей воды. Обернуть ногу чистым сухим полотенцем. Хотелось послать на кухню за горчицей, но осадил себя. не довольно ли он тут похозяйничал? Да и к тому же.... толку от этой горчицы бывает - через раз. Натянуть рубаху и штаны которые приволок Григорий. Сдать всю свою одежду - Прошке - которым и оказался тот самый парень с простецким лицом. Принять у служанки поднос с едой. И даже что-то проглотить, не почувствовав вкуса.
А потом наступила ночь. В запертую дверь несколько раз кто-то стучался. Воронов и не думал подходить, а если бы и подумал - все равно бы не смог. Комнату освещал лишь камин, и он долго сидел в кресле у него, пытаясь отогреть бедро у огня. Он знал что это - бесполезно, более того - опасно, что тепло сухое это хорошо, но нагревание сверх меры может оказать прямо противоположный эффект и разбудить то самое воспаление и нагноение в самой кости, о которых ему говорили еще на Кавказе - когда сказали что лучшим решением было бы отнять ногу.
Ну уж нет. Ковылять по свету на костылях? Калекой?
Никогда.
А потерпеть немножко - не страшно. Правда, ведь совсем не страшно! Зато завтра -послезавтра она уснет. А он будет ходить на двух ногах. Будет просыпаться и засыпать еще. И - надеялся он - то, предсказанное Матвеичем воспаление с мудреным греческим названием - возможно не случится никогда. А что - вполне возможно.
Когда он не смог больше сидеть, потому что даже сидя - тяжесть торса давившая на сустав - стала невыносимой. - он едва ли не переполз в кровать, и скорчился на левом боку, держа левую ногу согнутой в колене, и вцепившись в нее руками. Были подушки, которым изрядно досталось от его зубов, были крупные капли пота, смачивавшего виски и промочившего подушку хуже слез, была глухая ругань и попытки - несмотря ни на что - уснуь.
Он заснул - уже под утро, когда мало-помалу интенсивность боли стала ослабевать. Проспал завтрак, и проснулся лишь после полудня - от стука в дверь. Все тот же парень принес ему завтрак, и корзинку со свежей одеждой. Даже сапоги вычистили, хотя у него вылетело это из головы.
Скрыть следов бессонной ночи ему не удалось, зато хромал он меньше чем накануне, хотя не мог пока идти без трости. Но одевшись в привычный мундир он почувствовал себя куда более спокойно и уверенно. И наконец он отправился вниз., с трудом переставляя ногу и опираясь на трость.

- Ваша Глаша меня с лестницы спустит, если я хоть ногой ступлю в сие святилище - рассмеялся Воронов, опираясь на трость. Нога все еще болела - хотя уже не так мучительно как вчера. Он призадумался- Детей в доме сейчас нет, Трубецких тоже... но в библиотеке почти постоянно кто-нибудь есть, в кабинет Владимира вход заказан, столовая и гостиная конечно отпадают... Театр..... это было бы наилучшим выходом, но заброшенное здание не отапливалось а перспектива опять надолго оказаться в стылом холоде не радовала.  И тут в голову пришла идея - он даже пальцами прищелкнул - Оранжерея. Там достаточно тепло, да и шастать там никто не будет. Что скажете?

Воронов мысленно возблагодарил небо за то, что она отправилась одеваться, и как -то само собой разумеющееся что отправятся они туда порознь. Ему отчаянно не хотелось чтобы она видела как тяжело дается спуск по лестнице. Кроме того - шинели у него так и не было, поэтому пришлось разыскать Данилку и попросить у него пальто Корфа. Тот посмотрел исподлобья, но возражать не посмел. Сложения они были примерно одинакового, поэтому Сергей не боялся показаться Анне похожим на пугало. Хотя штатское смотрелось на нем так нелепо и непривычно, что бросив на себя взгляд в зеркало в холле, натягивая сапоги - он сам себя не узнал.
А тут и вправду было тепло. Скинув пальто, он с удовольствием уселся, вытянув ногу, как тут..... град вопросов, вопросов о том, о чем он даже в мыслях не держал - кому-то рассказывать - огорошил как ведро снега на голову.
Черт.
Воронов опустил голову, глядя на набалдашник трости.
Черт бы его побрал, этого наследника.... знать бы что он услышал, что мог рассказать... и откуда это "что вы собирались с собой сделать". Откуда она знает? Точнее откуда он узнал? Его же там не было - а услышать... ну да, если слышать разговор то выводы сделать было нетрудно... или Император сам ему рассказал? Немыслимо....
Ему отчаянно не хотелось сознаваться в том, к чему привел разговор с Императором. Нет, он ни на секунду не счел свое намерение ошибкой, и случись все заново - повторил бы вновь, потому что иначе.... иначе же невозможно!
Но как объяснить это Анне?!
В теплой оранжерее словно стало холодно, когда он со внезапной ясностью понял - что она ведь не поймет... разве женщина сможет такое понять?  Она же в первую очередь подумает - как он мог позабыть в тот момент о ней, что предпочел.... И ведь никак не докажешь - что действительно - думал о ней. Думал, но просто не мог иначе....
Она сочтет что я не достаточно люблю ее... не так как ей бы того хотелось...
Господи.....
Но тем не менее вопрос был задан. И с какой-то отчаянностью он ухватился не за последний, а за первый из них, в бестолковой надежде что разговор потом уйдет куда-нибудь в сторону, и не придется....
А если придется?
Что ж.... не лгать же ей... буду надеяться на....
На что- он и сам бы не сформулировал
- В кабинете у Императора.... - медленно заговорил он наконец - Был.. разговор. Довольно напряженный. Я бросил ему в лицо слова и обвинения, после которых немыслимо оставаться на свободе, а то и живым. Но... не знаю поймете ли... - Сергей поднял голову, глядя ей в глаза - Я видел как его расстреливали. Корфа. Примчался в Петропавловскую, в надежде увидеть коменданта. И увидел - во что превратился этот расстрел... Не казнь, а убийство... Жестоко и страшно - даже для меня, а ведь я повидал не один десяток казней. А потом, когда узнал - что было на суде... как имя моего друга опорочили, растоптали... И это было сделано по приказу Императора... Трудно было сохранить ясность рассудка. Я бы смирился с его смертью - доведись Владимиру умереть в бою, на дуэли или от болезни. Но с ТАКИМ... с несправедливостью? Бесчестьем? Не смог.

- Почему? - глухо переспросил Воронов, опуская голову. Знает... откуда? Хотя... какая разница откуда... - Потому что это - тоже была несправедливость. Чудовищная. И позорная. Я служил Императору всю свою жизнь. Верой и правдой. Никогда не ожидал ни наград, ни поощрений... Честь быть офицером... служить своей стране... была превыше всего на свете. - он говорил медленно, не стараясь подбирать слова - Он сказал, что пишет указ...а я смотрел на него и вспоминал... Кавказ... сражения.. плен... Моя служба прошла через огонь и кровь... чужую и мою... через сотни смертей... через ад... Для того, чтобы после всего этого - меня отшвырнули как грязную тряпку? Меня?! Разжаловали и сослали под домашний арест? За то, что посмел сказать правду? Это было бы больше чем наказание, Анна. Больше чем бесчестье. Я не просто готов был умереть в тот момент. Я хотел убить себя на глазах у Императора. У его ног. Потому что лишь собственной кровью я мог ответить на подобную несправедливость... и бесчестье...

Он вздрогнул. Это "понимаю" сказанное с такой затаенной, глубокой горечью - звучало хуже чем пощечина. Уж лучше было бы, если бы она излила на него негодование и возмущение, обвинила бы в безразличии и эгоизме, все лучше чем это "понимаю" - за которым он не чувствовал истинного понимания.... "Понимаю", повисшее между ними словно ледяная стена. Отсутствующий взгляд, ничего не значащий тон... Он скрипнул зубами и поднялся, несмотря на то, что ногу горячим ножом пробила боль. Всего пара шагов до окна, словно стараясь встать на линию ее взгляда, и он повернулся, опираясь одной рукой о стекла а другой на трость
- Вы говорили что нет и не будет запретных тем - он заставил свой голос звучать спокойно, хотя не ощущал этого спокойствия - А теперь.... "понимаю"... это все? За вежливым молчанием вы можете прятаться от кого угодно, но только не от меня. Анна, я не слепой. Я хочу услышать все то, о чем вы думаете.

Воронов молчал так долго, что казалось вовсе не заговорит. Смуглое лицо потемнело еще больше, а глаза не отрывались от нее
- Лучше бы вы дали мне пощечину, Анна - наконец выговорил он с явным трудом - Это было бы честнее.

Отредактировано Сергей Воронов (14-09-2015 22:56:22)

- Это было бы честнее - глухо отозвался он и едва прикрыл глаза, почувствовав прикосновение к своей щеке. Слегка поколебавшись - он отвел руку, которой опирался о стекло и накрыл сверху ее пальцы. От холодного стекла его ладонь была холодна как лед. - Убегаете… прячетесь… от меня. Думаете я не вижу? Вас что-то мучит… или… нет…
его глаза смотрели на нее так, словно он пытался рассмотреть в прозрачной голубизне ее глаз - самую душу.
- Вы разочарованы… уязвлены… но пытаетесь не показать этого. Кого вы щадите? Меня? Себя? Или боитесь, что ваши слова что-то изменят настолько страшно - что вам боязно их произнести?
Он замолчал на несколько секунд, прикусив губу. И наконец продолжил - совсем тихо
- Говорите - вся моя жизнь - только армия. Только? Дешево же она стоит в таком случае. Говорите я совсем не подумал о вас. Откуда вам знать - что и о чем я подумал? Нееет…. я похоже в ваших глазах какой-то солдафон, для которого любимая девушка - лишь временная игрушка во время отпуска. Так?

-Надеюсь…. верю…. - так тихо, что она едва могла его слышать произнес Воронов - Однако… Что ж, спасибо за откровенность.
Его губы дернула горькая, злая усмешка
- Важнее… что важнее, что на первом месте, что на втором… Как легко было бы, если можно было бы разделить все наши чувства на градации такого рода. Скажите Анна - что для вас важнее - правый глаз, или левый? Если правый - тогда вырвите себе левый, зачем же он вам если он - менее важен?. Это похоже на самый жестокий вопрос, который иногда задают детям “Кого больше любишь - папу или маму”. Даже в детстве мне хотелось убить тех, кто задавал подобные вопросы, хотя я был до поступления в Корпус - тишайшим из детей. Скажите - вот вы, могли бы сделать подобный выбор, и отсортировать - кто из родителей наиболее важен? Или… кто важнее? Корф или я? Если бы от вашего решения зависело - кому из нас двоих жить а кому умереть - смогли бы вы сделать подобный выбор? Ситуация подходящая, учитывая что он едва дышит. Попробуйте - выберите. Я важнее? И если сейчас, в эту самую минуту - он умрет от вашего выбора - это вас выходит не озаботит - потому что он менее важен, и вы сможете жить отказавшись от этого “наименее важного”? Скажите мне!

Воронов слушал ее молча, тяжело опираясь на трость, и вслушиваясь в каждое слово, в каждую интонацию ее голоса, не отрывая взгляда от ее глаз.
- Вот оно что… - наконец произнес он вполголоса. - Что ж.. а мне казалось что все это и так понятно… Молчание не есть благо, что бы об этом не твердили философы.
Его шатнуло, и он скрипнул зубами от боли. Лицо перекосилось в гримасе. Вот уж взбрело в голову встать….теперь придется волей-неволей сознаться в том, насколько больно сейчас стоять на ногах.
- Давайте все-таки присядем - проговорил он сквозь зубы, ненавидя себя за эту чертову ногу, чертову боль, и чертову слабость - которая не давала отвлечься от нее.
Он с усилием оторвался от места, и взял ее за руку - словно бы пытаясь по всем правилам галантности подвести даму к стулу. Но стула не было - была оранжерейная скамья. И при первом же шаге ногу пробило так, что он поневоле сжал ее пальцы сильнее чем это позволяли и приличия и нежность. И только опустившись на скамью и сцепив зубы чтобы не застонать - вытянув ногу он выдохнул
- Боюсь вы так и не поняли что я говорил. Про Императора. Про то - чем стало для меня то разжалование, которым он грозил. - он протер лоб, и продолжил со странным спокойствием - Дело было не в службе. Рано или поздно моя служба окончится - годам к сорока пяти- пятидесяти, если конечно доживу. Возможно - если буду к тому времени в достаточно высоком чине - останусь служить и дальше, благо примеров тому множество. Возможно - нет. Возможно - еще раньше меня покалечат так, что придется оставить службу вынужденно. Но во всех случаях это будет мой выбор. Или смирение перед обстоятельствами. Но разжалование императора - разжалование в наказание за то, что требовал правды?! Разжалование и ссылка - после всего, через что я прошел служа ему? Это была не потеря глаза, Анна. Это был удар в сердце. Бесчестье а не просто потеря службы. А бесчестья я не перенесу. И это - да, может звучит жестоко - но честь для меня - важнее любви. Важнее жизни. Важнее всего на свете - даже если вы возненавидите меня за эти слова, или сочтете что любовь все же должна быть важнее. - Он помотал головой - Похоже я скоро возненавижу это словечко… Но я не стану оправдываться. Возможно женщине трудно это понять. Возможно вы предпочли бы видеть меня обесчещенным - но живым. Но такого - не будет. Ни-ког-да. Простите если это звучит резко. Но… иначе это буду уже не я.

Какое-то время он молчал, разглядывая ее руку, которую все еще держал в своей. Казалось что было слышно, как по стеклянной крыше оранжереи тихо шуршит вновь зарядивший снег. Где-то в парке кто-то громко переругивался, и голоса, пройдя мимо угла оранжереи - затихли в отдалении. Но здесь было тихо.
- Вы спрашиваете - думал ли я о вас? - наконец вновь заговорил Воронов, не поднимая головы. - Да. Думал…. Когда стоял на крыльце Гостевого дома с князем Волконским - он рассказывал мне о том, что произошло на суде… о том что происходило до него… Меня разрывало на части при мысли о том, что Император, которому я служил верой и правдой - оказался способен на подобную низость.. на провокацию…. но одновременно я не мог не думать о вас. Думал о том - какой теперь станет ваша жизнь. О том - каково будет вам теперь в этом доме - без Владимира. Что дом, в котором вы выросли - населяют как ни крути - чужие люди. Родственники баронессы - но не Корфа, и не ваши. Думал о том, что этот дом станет вам чужим… что вы будете чувствовать себя здесь какой-то бедной родственицей которую терпят… думал  о том, что вас надо как можно быстрее забрать из этого дома….Но потом… - он прикусил губу - Потом он рассказал еще кое-что. О Государе и Корфе… не хочу повторять. Не хочу даже вспоминать. Но…. меня словно кипятком окатило. Тогда… тогда я понял что пойду до конца - чего бы мне это не стоило. Вспомнил про вас, про то - что с вами станет если вы потеряете не только Владимира но и меня… Но не смог отказаться от задуманного. - Воронов неожиданно усмехнулся - - Знаете, Скобелев пытаясь меня отговорить вспомнил про отца. Спросил - что скажет Петр Михайлович, если узнает что я пережив Кавказ - сгину в мирном Петербурге. Я ответил ему, что мой отец - мудрый человек. И что ему будет куда тяжелее узнать, что я струсил. Смирился с неправым судом. И что пусть лучше отец носит по мне траур - чем краснеет за меня со стыда. Такая же мысль пришла мне и относительно вас. Да… знал что вам будет тяжело. Но знал также - что предупреждал вас о том, что моя жизнь не устлана розами. И риск - неотъемлем от меня самого как собственная кожа.
Зачем? Зачем он это говорил? Откровенно, припоминая шаг за шагом тот жуткий день - говорил, не заботясь о том, что возможно это покажется ей недостаточным, что возможно характеризует его в ее глазах как безразличного сухаря, но что он мог сказать помимо правды? Разыграть из себя Ромео? Лицедействовать он конечно умел - но не с ней. Не сейчас.
- А в кабинете у Государя… Когда вынул клинок из ножен… я увидел вас перед собой - он поднял голову, и посмотрел ей в глаза. Его голос стал совсем тихим - Увидел так ясно, как вижу сейчас. И я помню ту мысль, которая стала бы для меня последней, если бы Император меня не остановил. Помню, как если бы ее выжгли в памяти каленым железом.

- Прости меня… -  едва слышно проговорил он, глядя ей в глаза, слово в слово повторяя то, что мелькнуло горечью в его душе под звон сабли выхваченной из ножен - Или прокляни… но я не могу иначе….

Отредактировано Сергей Воронов (15-09-2015 02:21:34)

- Что касается того, что я с вами не попрощался.... - проговорил он наконец, не поднимая головы - У меня не было возможности. Слишком все происходило быстро.  Да и... не нужно этого было.  Это в слезливых романах отсылают прощальные письма, собираясь на какое-либо рискованное предприятие - а потом, когда героиня получив подобную патетику заливается слезами - появляются во всем блеске героического ореола и осушают ее слезы. Не люблю я патетику, Анна. И Ромео из меня никудышный. И если уж прощаться - то прощаться навсегда. А не по каждому мало-мальски опасному случаю, чтобы потом счастливо избежать опасности - при каждой последующей - снова терзать сердце любимой очередным "прощанием". Этак скоро подобные пугающие письма превратились бы в "мальчик кричит - волк" Воронов усмехнулся, и поднял голову, не выпрямляясь, так, что смотрел на нее как-то снизу вверх - Глупо и жестоко отсылать такое письмо заранее, и пугать вас почем зря, особенно учитывая из скольких передряг мне удавалось выкарабкиваться. Случись мне действительно погибнуть - неважно где и при каких обстоятельствах - вот тогда вы бы действительно получили от меня прощальное письмо, моей же рукой и написанное. Но лишь после моей смерти, и ни минутой ранее.

- Незачем бояться - спокойно ответил Воронов. - А чтобы вы убедились, что я не лгу - глядите - глядите - он выпрямился, расстегнул крючки своего мундира и отогнул левый борт, показывая заткнутые за диагональную складку шелковой подкладки, которая с успехом выполняла роль кармана - три сложенные вдвое бумаги. - Одна из них - приказ о помиловании для Корфа, кстати - забыл передать его баронессе. Вторая - та, на которой Император нацарапал свои несколько строк... которые я думал - приказ о моем разжаловании, а на самом деле.... А третья... - он извлек бумагу, и продемонстрировал ей. Это был лист плотной бумаги, сложенный на манер узкого конверта и запечатанный черным сургучом с оттиском какой-то птицы с распростертыми крыльями. - Вот это - то письмо, которое вы бы от меня получили. Хотя написал я его - сознаюсь, не в Петербурге. В тот день я и вздохнуть-то не мог, не то, что взять в руки перо.

Он вскинул бровь, и неожиданно улыбнулся с веселой ехидцей, однако в его глазах плясали теплые смешинки
- Я же вам только что говорил - что в нем. То самое прощание в отсутствии которого вы меня упрекали. Но оно - как видите - пока при мне, потому что необходимости в нем не возникло

Воронов с улыбкой спрятал письмо обратно в карман, и вынув записку Императора положил ее Анне на колени.
- О, эту записку, вы будете показывать нашим внукам, потому что она вполне заслуженно тянет на предмет гордости. А то письмо... - он пожал плечами -  Почти все боевые офицеры носят при себе такие. На Кавказе - где каждый день мог стать последним...  Да и Польша как ни крути- оккупированная страна, и случиться там тоже может всякое, что и вякнуть не успеешь, не то, чтобы подумать о том, чтобы попрощаться с родными, или сказать им то, чего раньше не удосужился. Так что вполне естественной мерой возникла традиция писать подобные письма заранее. И носить с собой, чтобы в случае гибели - любой кто окажется рядом - забрал бы его и отослал по назначению. Мне и самому множество раз доводилось так поступать, когда погибали те кто был рядом. Со временем они истрепываются, и их приходится переписывать заново. Так что я и написал его - в первый же вечер по приезде в Краков. Еще возникла традиция вкладывать в письмо прядь волос. Только таким письмам и можно верить - потому что военная канцелярия иногда слишком скора на суждения - и часто отсылает домой известие о гибели кого-то кто всего лишь ранен, или запропал, или еще что-то... как было со мной и Корфом после Безенгийской стены. Но это все не слишком интересно.

- Про Стену... - он странно улыбнулся, и растер ногу кулаком - Безенгийская Стена - это горный массив. Длиной в тринадцать верст - сплошная стена ледяных скал - - это не метафора. Даже ее отроги  до самого основания покрыты льдом в любое время года, а верхний край ее кажется зубчатым от вершин выступающих из этого массива одна за другой, словно зубья на гребне. И  почти через равные промежутки - из нее в небо вырываются настоящие ледяные великаны - пики гор в пять верст в вышину - каждая. Это удивительное, ослепительное место. Небо над ней всегда синее-синее, за месяц проведенный там я не видел над этими горами ни единого облачка.  Когда садилось солнце - подножие Стены погружалось в темноту, а вершины загорались, словно на них разводились какие-то исполинские костры. А на восходе - эти пики первыми встречали свет, и загорались на светлеющем небе, пока внизу еще царила ночь. И свет медленно полз по ледяным склонам от вершин к подножию, заставляя лед искрить всеми цветами радуги. Ни один человек еще не перешел через нее. Ни один человек не покорил ни одного из этих двенадцати великанов, и даже спаявшего их вместе хребта. Это царство льда, неба и орлов, что кружились вокруг вершин. А по утрам между отрогов иногда протягивался туман - среди льдов он казался совсем прозрачным и выглядел как свадебная вуаль на белом платье невесты, сплошь изукрашенном алмазами... Для нас там был ад... крови, огня, свинца и стали. Но знали бы вы - каким удивительным было это чувство. Нерушимое спокойствие этих девственных гор, которые равнодушно взирали на человеческое безумие у своих ног. И по-прежнему возносили к небесам свои оледенелые головы, в бесконечном, вечном покое...