- Я уже говорила вам, Мишель что вы - бессовестный льстец? - Мария бросила на молодого человека откровенно смеющийся взгляд. Ах, как же ей был знаком этот блеск в его глазах. Она видела подобное множество раз - и каждый раз трепетала от восторга и удовольствия. Как же упоительно было видеть это желание, неприкрытое мужское желание, и знать что она, она - объект его вожделения! Как же ей хотелось пойти и дальше, дальше того, что так красиво началось в гатчинском парке. Она этого и не скрывала, об этом свидетельствовал каждый взмах ресниц, каждый поворот головы. Более того - она сделала достаточно авансов, чтобы и он это понял. предоставила ему возможность прийти в ее дом, возможность тех встреч, о которых он просил... А теперь не могла, да и не хотела отказать себе в удовольствии помучить Мишеля, словно мышку, которая видит аппетитнейший кусочек сыра, лежащий на столе у всех на виду, но не знает как до него добраться. В конце концов - он мужчина, а значит важно чтобы он сам получил право на обладание своей женщиной. Ведь нельзя же чтобы сыр отрастил ножки, и самолично спрыгнув со стола отправился к мышке в норку. Впрочем... попозже она и это будет делать с превеликим удовольствием. Но первый способ изыскать должен был он. А способ-то лежал на поверхности! Такой простой и нетрудный! Ей пришлось побороться с искушением подсказать его, но мысль о том, что то, что дается даром, за что не пришлось побороться, поломать голову, и похитрить - не будет столь ценно, и что кусочек сыра пожаловавший на блюдечке с голубой каемочкой будет не столь вкусен чем если бы этот сыр стащить самолично - заставила ее передумать. Она одарила молодого человека обворожительной улыбкой и долгим взглядом, а потом бросила взгляд на рояль, у которого Ланский как раз играл Адажио Альбиони.
- А ВиктОр похоже неровно дышит к Анне, вам не кажется? - заметила она, прекрасно понимая что Репнину сейчас нет дела ни до Ланского ни до Анны, ни до всех остальных, и что этим она лишь еще больше дразнит его - Впервые вижу чтобы он согласился солировать без долгих уговоров.

Правду говорят о непостоянстве женского настроения. Только что лучившиеся улыбкой глаза молодой женщины словно бы враз погасли. Она отвела взгляд. Помолвлена. Еще бы. Ну вот зачем, зачем он ей об этом напомнил? Она поглядела на девушку, зачарованную магией скрипки и со вздохом принялась разглядывать гостей, словно бы потеряв интерес и к Анне, и к музыке, и к Репнину заодно. Анна как-то говорила что Сергей вернется в марте. Написала ли она ему о своей петербургской подруге? Как он поступит и что скажет? А вдруг расскажет Анне о прошлом? Тогда о дружбе с девушкой придется забыть. Не то чтобы Анна была ей так уж дорога, но с ней было интересно и весело, а еще - вон какой фурор она произвела, и с ее помощью можно было бы привлекать в свою гостиную нужных людей... а еще - останься девушка ее подругой - можно было бы через нее следить за их отношениями... о, разумеется не выказывая своего любопытства слишком явно. Возвращается.
Она вдруг вспомнила его таким, каким увидела впервые. Картина так ясно стояла перед глазами, словно и не прошло с тех пор столько времени...
Декабрь 1832 года... целых семь лет назад... Семь лет и четыре месяца... целая вечность, а она так и видела двоих молодых парней, обнаженных по пояс, хохочущих, закидывающих друг друга снежками, и борющихся в вихрях белого снега. Тинка Алексеев - ее кузен, с его светлыми вихрами и вечной улыбочкой по делу и без. И он... Смуглокожий, темноволосый, на фоне белого снега он казался ожившей статуей, выточенной резцом умелого ваятеля, а двигался с грацией какой-то большой хищной птицы. Она упивалась зрелищем, забыв о том, что смотреть на такое благородной девице не полагается, напротив, наслаждаясь еще больше от того, что оно было запретно, жадно высматривая малейшую деталь, и... Она тогда захотела чтобы он принадлежал ей. Вот этот, чьего имени она тогда не знала. Просто - молодой человек, сложенный как греческий бог, как скульптуры Микеланджело, быстрый, сильный, раз за разом легко опрокидывавший Тинку в снег, и перекатывавшийся по сугробам словно по пуховому одеялу. Просто, без затей, захотела и все. Еще не зная, что будет делать с таким приобретением, но хотела этого так, что не представляла что он может ей не достаться. Когда хочешь пить - то берешь стакан воды и пьешь. И не представляешь себе каково это - не получить этого самого стакана. Она в один момент решила что должна получить его. Что вот этот, резвящийся в снегу мужчина должен пасть к ее ногам, и должен принадлежать ей, весь, целиком, без остатка. Зачем? Влюбилась? Нет. Захотела - и все тут.
Он и принадлежал... Хотя... выйди она за него замуж - то точно так же охотилась бы за другими простаками, но душу ей бы все равно грело уверенное ощущение что "это - мое".
Это ощущение грело ее все семь лет, даже после их расставания, после ее замужества, когда опосредованно узнавая о его скоротечных интрижках - и легко угадывая за ними бесконечное одиночество оно оставалось прежним. "Это - мое!" Эта стремительная и опасная хищная птица летала на воле - но всегда принадлежала ей, даже и не сидя в клетке.
А теперь выходит не принадлежит больше.
Настроение подмокло. Соболевская передернула плечами, силясь вернуться к настоящему дню и подняла взгляд на Репнина, надеясь вернуть себе хорошее настроение, почерпнув вновь в его глазах обожание и желание. И получила бы вроде бы все это сполна, напротив, он почти в открытую заявил о желании, но...
В ее глазах отразилось разочарование и лицо невольно вытянулось. Ну вот. Мало было того, что я делала ему авансы, поощряла, нашла способ видеться, так еще и изыскать способ остаться наедине тоже должна я? Она отвела взгляд чтобы скрыть раздражение. Интересно а в постели-то он хоть раздевает своих женщин, или ждет, чтобы они сами разделись, да еще и легли в удобной позе?
Чудовищные, неприличные, циничные мысли для женщины сказали бы все ее гости. Ну что за ханжи! Можно подумать что они не бывали с мужчинами вовсе, как только послушаешь, что они несут! И почему нельзя говорить что есть? Ну говорить нельзя, но думать-то можно?
- Мечтать... Ах, князь, мечтать мы можем о чем угодно. - протянула она, отворачиваясь. - Мечты - это самые неподвластные рассудку материи. В мечтах мы умеем летать, и владеем всем миром если пожелаем. И вы, разумеется, вольны мечтать о чем вздумается. - она сделала небольшую паузу и поаплодировав вместе со всеми Ланскому бросила взгляд на Репнина. В ее глазах блеснул странный огонек. Не улыбка, не игра, не лукавство, а скорее вызов? сомнение? Проверка? И она добавила вполголоса  - Только вот реализовать мечту - сумеет не каждый. Мария улыбнулась - но уже не той, почти интимной улыбкой как тогда, когда они стояли вдвоем, изолированные от всей гостиной - а по-другому. Хочешь меня? Найди способ и добейся! почти неприкрыто звучало в ее голосе и отразилось в улыбке, и чуть присев она повернулась, чтобы направиться к остальным гостям

Ругательства, которыми Мишель мысленно себя осыпал, были на редкость изощренными и неприличными. Надо же было так забыться, так позорно размечтаться, позволить чувствам одержать верх над собственным рассудком!
Взгляд Марии, только что такой теплый, вмиг заледенел и стал чужим. Мишель от отчаяния готов был тут же рухнуть перед ней на колени и умолять ее стать прежней... но сдержался. Похоже, теперь ему придется учиться постоянно держать свои чувства под контролем - если он не хочет ее окончательно потерять.
Мария отвела взгляд, как будто что-то в толпе гостей показалось ей более интересным и достойным внимания, чем Мишель, и князь почувствовал себя позаброшенным и позабытым.
Какая ужасающая разница между той Марией, какой она была всего несколько минут назад - и теперешней. Как будто две совершенно разные женщины...
Какой же я идиот... Так оскорбил это светлое создание... Да, она поддалась своим чувствам в парке... а я, вместо того чтобы не напоминать ей об этом, повел себя как последний мужлан... Увидеться наедине... Это же прямой намек... Она - ангел, что не выставила меня тут же вон отсюда...
"Вы вольны мечтать о чем вздумается" - резануло его, точно ножом, по растревоженному сердцу.
"А не пошли бы вы, князь, со своими мечтами?" - додумал он с отчаянием.
- Простите меня, - с раскаянием прошептал Мишель, - Я непозволительно забылся... Больше этого не повторится, клянусь вам...
Он низко склонил голову - не то поклон, не то глубокая задумчивость. Волосы тут же упали ему на лоб, и Мишель нетерпеливым движением руки отправил их назад. Ему казалось, ему только что вынесен окончательный приговор. И вот-вот раздадутся последние слова, которые навсегда изгонят его из рая. Но эти последние слова оказались совершенно не теми, которые он ожидал услышать.
Мишель поднял голову и с надеждой посмотрел на Марию, прислушиваясь внимательно к каждому звуку ее голоса.
Верно ли я понял, что...
От внезапной догадки захватило дух - поскольку она давала надежду на то, что его самым смелым мечтам суждено сбыться...

- До чего жаль! - Молодая женщина не лукавила, но.... вместе с Анной уйдет и Мишель. А значит - ему придется поднапрячься самому, чтобы придумать этот пресловутый способ "реализовать свои мечты" А ей не терпелось узнать - каким именно будет этот способ. Тот ли что она придумала с лету, или что-либо другое... заранее знать не хотелось - это могло испортить сюрприз. Но - пока он здесь, этого ведь не узнаешь, верно? Да и среди гостей удовольствие от такого рода общения очень поверхностное. Когда-то ей нравились игры во взгляды, и короткие, украдкой прикосновения платьем или веером. Но сейчас хотелось большего. У нее три месяца не было мужчины, и краткий визит Алексея домой скорее распалил ее чем успокоил. И сейчас ей хотелось попробовать чего-то нового, запретного, чего у нее давно не было, снова почувствовать этот трепет интриги.... а чтобы все это случилось - ему придется вначале уйти. Ну что ж, лучше раньше чем позже. Она расцеловала Анну, взяв с нее обещание еще заглянуть, и даже после отъезда в поместье - не забывать ее, и писать. Потом протянула Репнину руку для поцелуя, сопроводив этот жест - не улыбкой, но долгим взглядом и многообещающим взмахом ресниц.
И распрощавшись с ними вернулась к гостям. Вечер сразу стал поскучнее, но, хвала небесам, тянуться ему оставалось не так уж долго