Видеть, как она плачет, было невыносимо. Мишель готов был тут же, на месте, застрелиться, только бы не видеть ее слез. А ведь причиной их был он сам! И то, что произошло сегодня ночью, было вовсе не по ее вине, как бы она ни утверждала обратное. В таких делах ответственность всегда на мужчине.
Нет, он не спорил с тем, что есть определенного сорта женщины, которым изменять мужу доставляет удовольствие, но ведь сразу же видно, любому, Мария - не из таких! Чистая, как ангел, светлая, непосредственная и порывистая, она так полюбила Мишеля. что не смогла противиться своим чувствам. И теперь страдала...
- Прошу тебя, не плачь... и немедленно выбрось из головы все мысли о том, что ты в чем-то виновата. Ты - самая лучшая в мире женщина. И я буду последним идиотом, если откажусь от тебя. С тех пор, как я узнал тебя, моя жизнь обрела смысл. Ты сделала меня таким счастливым... Не прогоняй меня, любовь моя... Я не смогу жить без тебя.
Мишель склонился над ней и прижался губами к ее плечу.
- Я люблю тебя, - шепнул он.

Да, нужно было уходить, это говорила ему Мария, это вопил отчаянно его рассудок, голос которого с каждой минутой становился все сильнее и отчетливее... но стоило князю увидеть эти заплаканные глаза, в которых вместе с отчаянием так ярко видна была страсть... стоило услышать ее "я хочу!" - и Мишель забыл обо всем. У него зашумело в ушах, а перед глазами словно опустилась сверкающая пелена... Искры, вспыхивающие в полумраке, были изумрудного цвета...
Ее губы были слишком близко, чтобы не поцеловать их. К черту свет, который вот-вот заглянет в окна, к черту прислугу, что вот-вот проснется, к черту все! Мишель прижался своими губами к ее губам, целуя с такой страстью, как будто делал это впервые. А его рука нежно гладила ее волосы, и прикосновение к этим мягким, шелковистым прядям, сводило с ума едва ли не сильнее, чем поцелуй...

Мишель был настолько счастлив, что даже не вспомнил бы о слугах и необходимости как можно скорее покинуть дом Марии. Но повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и увидел робкий отблеск пробивающегося из-за горизонта солнечного света в окне. Дальнейшее промедление ставило под угрозу репутацию Марии.
Князь нехотя поднялся - и тут испытал еще одно потрясение - Мария сама притянула его к себе и так поцеловала, что он едва не остался у нее на весь день.
Ты видишь - ты теперь моя, а я - твой, и этого уже никто и ничто не изменит! - пело его сердце, пока губы оставляли поцелуи на ее губах...
Одевшись. Миша не рискнул целовать Марию на прощанье. Он бы в самом деле тогда остался...
Послал ей от двери нежный взгляд, повернул ручку двери - и тут же покрылся холодным потом. Дверь была не заперта! Это означало, что в любой момент их могли застать... не в меру ретивая служанка, к примеру, решившая проверить, не холодно ли барыне... Мишель не подал вида, что его что-то смутило - чтобы не пугать Марию - но про себя решил впредь ни за что не допускать такой оплошности.
- Я тебя люблю, - громко прошептал он Марии от двери, и быстро вышел в полутемный коридор. Она не смотрела на него, но он почему-то  знал, что его слова были ей нужны. Милая, храбрая, пылкая девочка... Как же она любит его...
Я буду думать о тебе каждый день, каждый час и каждую секунду. Неделя - это же целая жизнь... Без тебя... Но она пройдет, пройдет непременно, я заставлю ее пройти как можно быстрее... Чтобы снова увидеть тебя.
Пройдя по верхнему этажу до лестницы, Репнин оказался перед сложным вопросом: как выбраться из ее дома? Он понятия не имел, как открыть входные двери. "Французское окно" - вспомнил князь и, недолго думая, направился в гостиную.
Это было чудесное окно. Мало того, что из него наблюдался великолепный вид, оно было огромным и легко открывалось. По крайней мере, Мишелю не составило никакого труда его открыть. И даже получилось, выйдя наружу, довольно плотно его за собой захлопнуть - так, что при беглом взгляде и не скажешь, что оно открыто.
Это было самое правильное в мире окно.
Следующей преградой явилась ограда вокруг особняка. Но что такое ограда для того, у кого за спиной трепещут крылья Истинной Любви? Мишель перемахнул эту ограду сходу, тем более что  она была скорее декоративной, чем функциональной.
Счастливый, Мишель побрел домой, и так бы и прошел весь путь пешком, если бы какой-то ранний извозчик, увидевший в нем подгулявшего барина, не пожелал заработать и не окликнул его, предложив свои услуги.
Тогда князь вспомнил, что в Петербурге существуют извозчики, и что ему вовсе не обязательно идти домой самостоятельно.
В передней его дожидался сонный Тимофей.
- Господин Саблин изволили приехать, - доложил он, принимая у князя пальто, - Намедни еще. Сказали, пока вас не дождутся, не уедут. В кабинет провел, там и сидят.
- Намедни? - наморщив лоб, весело переспросил Миша, - это когда же?
- Давеча, - обстоятельно растолковал непонятливому барину Тимофей и в свою очередь спросил:
- Что подавать? Завтрак, коньяк или пистолеты?
- Шампанское, Тимка! Шампанское, а потом можно и пистолеты! На вот тебе, выпей за мое здоровье, только шампанского подай, бестолочь ты моя расчудесная! - с этими словами князь дал Тимофею несколько монет, а затем сгреб в охапку своего очумевшего камердинера, - Сегодня - самый лучший день в моей бестолковой жизни, дурак! Поэтому я желаю, чтобы все радовались!
И Мишель, выпустив Тимку из объятий, повальсировал в сторону кабинета.
- Сбрендил... от пьянства своего сбрендил, - поставил единственный подходящий под случай диагноз Тимофей, затем оценивающе посмотрел на полученные монеты, и его лицо просияло, - Но сбрендил неопасно, так что... на здоровье. И ему весело, и мне хорошо.
А Миша уже открывал ногой дверь в собственный кабинет. Развалившийся на диване Сашка, в полном бальном облачении, сладко спал, иногда подрыгивая закинутой на подлокотник ногой.
- Трам-тара-тада дааам! - завопил во все горло Михаил, подскочил к Саблину и дернул его за эту самую, дрыгающуюся, ногу. Александр ожидаемо  дернулся и, не удержавшись на скользком кожаном диване, свалился на пол.
- Свинья ты, Репнин, - заявил он, проморгавшись, - Мало того, что кутил где-то без меня всю ночь, так еще и каверзы спящему подстраиваешь!
- Сейчас будем вместе кутить, Саблин! - воскликнул Мишель и одним движением руки смахнул все, что было на его письменном столе. Ворох взметнувшихся бумаг ему понравился, он сгреб с пола листы и вновь подбросил их кверху.
- Уррра!
Саблин кое-как поднялся на ноги и рухнул на диван.
- Не шуми, Репнин! - поморщился он, - Если ты почему-то ошалел, это не значит, что ошалеть должны все вокруг. Какое кутить? Утро на дворе...
В этот момент в кабинете показался Тимофей с ведерком, полным льда, из которого торчала одинокая бутылка шампанского, и с двумя бокалами.
- Нет, Саблин, не отвертишься! Кутить так кутить! Тимка, какого черта здесь только одна бутылка?! В деревню захотел? Кур доить? Тащи еще пять!
Мишель схватил со стены висящий на ней кинжал в украшенных драгоценными камнями ножнах - их семейная реликвия, и одним махом отрубил горлышко бутылки. Пенная жидкость хлынула из рассеченного горлышка и неминуемо пролилась бы на пол, если бы Тимофей натренированным движением не подставил бокалы.
- Молодец! - похвалил его князь и подал Саблину бокал, - Выпей, Александер, за меня! Я только сегодня понял, зачем появился на этом свете!
Саблин ошарашенно взял бокал и, не комментируя, выпил. Тимофей, оставив ведерко на невысоком столике у самой двери, поспешно ретировался. Репнин тоже выпил свой бокал залпом, до дна, не выпуская из другой руки бутылки. Выпив, он тут же разлил по второму разу. В это время дверь в кабинет приоткрылась, и чья-то рука торопливо выставила пять бутылок шампанского - на сей раз без ведерок и льда.
- А теперь - за лучшую женщину в мире! - провозгласил Мишель.
- Ааа! - Саблин понимающе ухмыльнулся, - Наконец-то все стало на свои места! Ты у женщины был, Репнин. И что, она настолько хороша, что надо было торчать там всю...
Закончить ему не удалось. Михаил, только что со счастливой улыбкой подносивший к губам бокал, в два счета превратился в бешеного зверя, швырнул этот бокал себе под ноги, наступил на то, что от него осталось и, приблизив свое лицо со сверкавшими гневом глазами и перекошенным от ярости ртом, прошипел:
- Еще одно слово о Ней в таком тоне, и я тебя...
- Понял, понял, - Саблин впервые видел приятеля в такой ярости и, надо признаться, испугался. Не драки испугался и не дуэли - и в том, и в другом он был далеко не последним. Он побоялся из-за глупого недоразумения рассориться с Мишелем, с которым его связывала многолетняя дружба. Ее нельзя было назвать очень уж близкой и доверительной, но Репнин был незаменим, когда речь шла о хорошей пирушке, визите в веселый дом, игре в карты или участии в какой-нибудь забавной проделке. Ему можно было доверить что угодно - и быть уверенным, что тайна твоя останется при нем и не станет достоянием общества.
Поэтому, зная вспыльчивый характер друга, Саблин тут же принялся его успокаивать.
- Прости, дружище, я же не знал, что это для тебя так важно. Давай лучше выпьем.
Налитые кровью глаза Мишеля постепенно обрели более-менее спокойное выражение.
- Вперед... знай, - предупредил он и налил в его бокал все, что еще оставалось в бутылке - при этом излишек выплеснулся на пол. Себе же Мишель взял новую бутылку и открыл ее точно так же, как и предыдущую. За неимением бокала, князь попросту запрокинул бутылку и принялся ловить ртом хлещущую оттуда струю.
"Статуя "Влюбленный идиот" - мысленно прокомментировал Саблин, но вслух сказать этого уже не решился.
Кутеж продолжался три дня - ровно до тех пор, пока за Саблиным не приехал, трясясь от негодования, его отец и не отволок Александра в карету, где сидела, прижимая к глазам надушенный платочек, заплаканная мадам Саблина.
На четвертый день Мишель проснулся с такой головной болью, что почти ничего вокруг себя не видел. Кое-как пробравшись к зеркалу, он с ужасом увидел опухшее лицо, щелочки вместо глаз и синяки вокруг этих щелочек.
"Хорош... как же я таким ей покажусь?" - ужаснулся князь. У него оставалось три дня, чтобы привести себя в надлежащий вид, и Мишель первым делом приказал Тимофею не давать ему никакого алкоголя.
"Как бы я ни просил, чем бы ни угрожал" - несколько раз повторил он камердинеру с тем, чтобы тот запомнил и пересказал остальным слугам. Следующим распоряжением Мишеля было не пускать к нему Саблина. Но оно было излишним, ибо предмет тайного поклонения стольких дам и девиц, бравый и мужественный Александр Саблин, был посажен под домашний арест маменькой, которая, по ее утверждению, за те дни, что он отсутствовал без вести, от пережитого волнения значительно приблизилась к собственной могиле. И теперь Саблин дежурил дни напролет подле маменьки с нюхательными солями наготове, а значит, ни о каких визитах к Репнину в ближайшее время не могло быть и речи.
Дни, последовавшие за загулом, были мучительны и прекрасны. Мучительны - ожиданием, прекрасны - предвкушением. Мишель немного одичал к концу этой неимоверно долгой недели, но никуда не выезжал, пустив слух среди приятелей о том, что немного заболел. Он не хотел никого видеть. Он хотел быть один и перебирать, точно чахнущий над златом Кощей, свои драгоценности - воспоминания о свидании с Марией.
Наконец, наступил назначенный день приема у Марии. Мишель не был уверен, что сможет держать свои чувства и эмоции под контролем, и поэтому не пошел на вечер. Но и дома он не остался. Князь нашел себе очень полезное занятие: он принялся разъезжать широкими кругами вокруг особняка, кляня последними словами засидевшихся у Марии гостей. Ездить пришлось долго. Мишель замерз бы, если бы обращал внимание на холод. Но для князя холода как будто не существовало. Все его мысли были поглощены предстоящим свиданием.
Наконец, последний экипаж отъехал от ворот. Но еще была не пора. В нижнем этаже ярко сияли огнями окна - прислуга наверняка убиралась в гостиной. Но наконец, последнее окошко внизу погасло. Князь еле-еле выждал еще несколько минут, отправил кучера восвояси, а сам, убедившись, что кроме него и луны на улице больше никого не осталось, уже привычным маршрутом, пробрался в особняк. Луна завистливо вздохнула и целомудренно прикрылась тучей, когда фигура Мишеля исчезла в проеме большого окна гостиной.
Дом казался необитаемым - так тихо в нем было. Скрипнувшая под ногами половица заставила Мишеля вздрогнуть.
"Не хватало еще, чтоб меня услышал кто-нибудь из прислуги" - подумал князь, но страха не было. Было одно лишь нетерпение, которое заставляло сердце с бешеной скоростью гнать по венам закипевшую от страсти кровь.
На сей раз ему не пришлось искать дверь в комнату Марии - он хорошо запомнил ее. Она легко подалась под его напором. Мишель вошел и тщательно запер за собой дверь.
- Я так соскучился, душа моя, что едва не умер... - заявил он, сбрасывая пальто.

Отредактировано Михаил Репнин (14-12-2015 21:16:08)

Обращение на "вы" несколько смутило Мишу. Он думал, что между ними уже как бы условлено, что они перешли на интимное и такое близкое "ты"... Ну что ж... значит, "ты" оставлялось только для... постели. При мысли о постели Мишеля бросило в жар.
- Я ждал снаружи, пока все уйдут. Я не хотел видеть вас среди них... То есть, я хотел, но опасался, что мой взгляд и мой вид слишком очевидно выразят мои чувства к вам.
Он подошел к Марии, взял в свои ладони ее протянутые руки и принялся медленно целовать их по очереди... Покрыл поцелуями тыльные стороны кистей, ладошки, запястья, потом принялся пробираться все выше и выше... добрался до сгиба локтя с внутренней стороны, уделил этому чувствительному месту очень много внимания, и только после этого посмотрел в ее прекрасные глаза. В них было столько любви и страсти, что Мишель, не говоря больше ни слова, подхватил Марию на руки и понес в постель...

Мишель не мог не заметить той восхитительной свободы, с которой Мария предавалась с ним любви. Он считал себя очень даже неплохим знатоком женщин, но такое было с князем впервые. Он успел еще удивиться, как это не обратил внимания на это явное отличие от всего, к чему он уже привык, и его снова захлестнула лавина таких невероятных и сильных эмоций, что уже не было ни времени, ни желания ни рассуждать, ни удивляться.
Зато потом, когда он, успокаиваясь, вытянулся на скомканной простыне вместе с Марией, Мишель вновь вспомнил свою недодуманную мысль.
- Как же ты хороша... и как же я по тебе скучал... - пробормотал он, ловя наощупь ее руку и нежно сжимая, - Душа моя...
Мишель притянул ее руку к губам и поцеловал в ладонь.
- Сокровище мое... - снова поцелуй.
- Моя любовь... - еще один поцелуй вместе с блаженным вздохом.
- Это была не неделя, а вечность... - пожаловался Репнин шепотом, - Нам нужно что-нибудь придумать, чтобы не ждать так долго. Душа моя, а ездишь ли ты к портнихам?

Мишель, желая продлить как можно дольше свое блаженство, зажмурился и даже затаил дыхание, когда ее рука принялась ласкать его волосы.  Он уже почти позабыл, что хотел сказать, но ее голос вернул князя к действительности.
- А ты ездишь с горничной? И горничная ждет тебя? Где же? В карете? - то ли спросил, то ли промурлыкал Миша.

Он рассмеялся беззвучно и помотал головой.
- Не хватало еще мне добровольно соваться в это жуткое заведение... но... сколько там выходов? Неужели лишь один, который ведет через приемную? А может ли такое быть, что ты решишь задержаться у модистки надолго, и отошлешь бедняжку домой - погреться и попить спокойно чаю, пока госпожа обсуждает мельчайшие детали будущего потрясающего наряда?

- Да, радость моя... - улыбнулся Мишель, целуя ее в очаровательный носик и не торопясь отстраняться, - Отошлешь свою Веру, а я буду ждать тебя в своей карете у дома модистки... Наденешь вуаль. И поедем ко мне. Я отпущу всех слуг, они будут очень счастливы... Тебе нравится эта идея?
Он потерся своим носом о ее носик и снова его поцеловал.
- Ну скажи, что нравится!

Мишель ласково провел ладонью по ее волосам. Когда она вот так прижималась к нему - он чувствовал себя самым счастливым человеком в мире... Ее вопрос вызвал у него теплую улыбку. Как, оказывается, легко быть счастливым...
- А ты спрашивай, что тебе интересно, я все расскажу. Живу я в особняке на Большой Морской, один, родители в данный момент заграницей, так что весь особняк будет в нашем с тобой распоряжении...
Мишель вдруг представил ее у себя дома... и эта простая мысль наполнила его щемящим сердце восторгом.

Мишелю было до безумия приятно наблюдать проявления ее ревности. Как сверкали ее глаза! Каким требовательным сделался взгляд! Его часто ревновали женщины, и сцены закатывали тоже нередко, но все они были... совершенно не того уровня, чтобы воспринимать их всерьез. И уж конечно, их не нужно было столь хитрым способом выманивать из их обители, в которой не было ни строгих слуг, ни бдительных мужей. Но не говорить же о таких женщинах Марии! Она и подозревать об их существовании не должна. Ее черствый сухарь-супруг, скорее всего, и сам о таких женщинах не подозревал. Ему вряд ли были интересны дела такого рода.
Мишель-то был польщен таким явным проявлением ревности, но вот что же ему было отвечать?
- Успокойся, хорошая моя, клянусь тебе, ни с кем я такой фокус не проворачивал. Просто вспомнил, как сестра отпрашивалась у маменьки со мной в магазин, и мы также отпускали экипаж, а сами сбегали в кондитерскую.
Вранье получилось так себе, но Мишель твердо усвоил одно важное в общении с женщинами правило: ни за что и ни при каких обстоятельствах, даже если пойман на месте преступления, нельзя сознаваться в том, что у тебя хоть когда-то, хоть много лет назад, наяву ли, в мыслях ли, была другая женщина.

Ее ногти впивались в его кожу довольно ощутимо, но странно - эта боль Мише понравилась и даже вызывала непонятное, но очень острое наслаждение.
- Я не лгу, - он посмотрел в ее глаза прямым и открытым взглядом, - Я сказал тебе правду. Я не говорил, что у меня не было женщин. Я сказал, что ни с кем не проворачивал такой фокус. И еще...
Тут голос Мишеля утратил прежнюю мягкость:
- Репнины никогда не нарушали своей клятвы.

Отредактировано Михаил Репнин (15-12-2015 16:13:42)

По его телу пробежала сладкая дрожь от прикосновений ее губ... и начавшаяся зарождаться обида тут же испарилась, потонув в упоительном ощущении...
- Ты не должна ревновать... ни одна женщина, замужняя или незамужняя, с тобой не сравнится. А если тебе в самом деле так важно это знать... Мария, я никогда не... хм... не соблазнял замужних женщин. Я... я не знаю, что со мной случилось. Я влюблялся раньше, да... но это все по сравнению с тем, что испытываю к тебе - какие-то бесцветные миражи, а не чувства.
Мишель замолчал, любуясь колдовской зеленью устремленных на него глаз. Рука Марии, перебиравшая его волосы, доставляла ему непередаваемое блаженство. Он хотел спросить, впервые ли Мария изменила мужу - не потому, что сомневался, а чтобы услышать еще раз прямое подтверждение этому, хотя косвенных подтверждений уже было сколько угодно. Разумеется, с Марией это впервые. Эта мысль переполняла князя такой гордостью, что он чувствовал себя Избранным.
А почему бы и нет? Из всех мужчин Мария выбрала его. Муж - не ее выбор, наверняка в юности ей его навязали родители...
- Ты не обидишься, если я тебя спрошу кое о чем, душа моя? - Миша перехватил ее руку и поцеловал долгим поцелуем ее запястье.

- Как ты вышла замуж? - Мишель не мог не задать этот вопрос - он слишком долго думал об этом. Как так получилось, что такая женщина, как Мария, стала женой этого сухаря - иначе он про себя уже не называл ее супруга. Они ведь такие разные...
- Твой муж гораздо старше тебя. Он в отцы тебе годится. Тебя заставили родители?

Мишу кольнуло это "не мешает мне глубоко уважать". За что? За то, что бросает такую красавицу одну и предпочитает свою службу ей? богатый человек... Ну почему, почему Мишель раньше не узнал Марию? Семья Репниных была очень состоятельной, и уж за Мишеля отец Марии отдал бы свою дочь, князь был уверен в этом. Ну почему он встретил ее так поздно?
Но то, что она сказала потом, Мишеля насторожило.
- Не заслуживала? Полно, душа моя, любой мужчина, если он не совсем слепоглухонемой идиот, был бы счастлив жениться на тебе. Чем это ты "не заслуживала"?
Князь покрепче прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
- Даже не думай об этом, радость моя. Ты - самое желанное существо на свете. Это он должен ежедневно благодарить судьбу за то, что заполучил тебя...

Анонимные письма... грязные слухи... Князь сжал зубы, чувствуя, как его переполняет ненависть к этим, как правильно и точно назвала их Мария, светским курицам. Завистливые твари, они не могут не видеть, что Мария в тысячу раз красивее и обаятельнее всех их, вместе взятых! И потому пытаются испортить ей жизнь анонимными письмами... Как это мерзко! А хуже всего, что таких вот куриц и на дуэль не вызвать...
А вот просьба ее Мишелю не понравилась.
- Я не могу пообещать тебе не драться с твоим мужем, мало ли, как сложится наша судьба... - задумчиво проговорил Мишель. вспоминая их с Соболевским схватку на балу в Гатчине. Очень серьезным соперником был Соболевский. И Мишелю казалось, что, дав Марии обещание, он проявит себя трусом, спасовавшим перед более сильным противником.
- Не провоцировать - я еще могу пообещать, - согласился он на компромисс, - Но не драться - не могу. А вдруг он сам почему-нибудь меня вызовет? Всякое в жизни бывает...

Несмотря на искреннюю тревогу и отчаяние в голосе Марии, князь обрадовался. Она опасалась за него! Его жизнь была ей дорога! Большего он и не мог желать. Но вот ее уверенность в том. что Соболевский его непременно убьет, несколько обескураживала. Да, он победил в той схватке. Да, он был чертовски ловким и сильным. Ну и что? Мишель тоже дрался неплохо.
Самолюбие князя мешало ему признать тот факт, что против Соболевского у него мало шансов.
- Не переживай, хорошая моя... - он ласково погладил Марию по волосам, - Не такой уж я неудачник, чтобы после того, как я был так счастлив, со мной что-нибудь случилось. Все будет хорошо, поверь мне. Или ты считаешь, я настолько плох со шпагой?
И вдруг князя осенило: а ведь и в самом деле, нужно вызвать Соболевского на дуэль. Сложно, конечно, но он теперь уже имеет представление о том, как дерется муж Марии, и будет осторожнее. Всего одна дуэль - и их проблема решится. Мария станет свободной, выждет положенный приличием траурный срок, и они поженятся!
Продолжая машинально поглаживать волосы Марии, Мишель задумался над открывшейся ему возможностью.

Мишель несколько растерянно посмотрел на нее.
- Почему он так много значит для тебя? - спросил князь, не отдавая себе отчета в том, что спрашивает Марию о ее же собственном супруге. Мишель испытывал теперь острейший приступ ревности к Соболевскому. Князь был уверен, что Мария не любит мужа, но теперь... Ее слова, ее опасения, ее странная просьба...
- Я пообещаю, даже поклянусь не провоцировать и не вызывать твоего мужа, если ты пообещаешь рассказать мне, почему ты так говоришь. Чем ты обязана ему? Почему считаешь его едва ли не отцом? Я имею право знать это.

- Клянусь, - твердо проговорил Мишель, приготовившись слушать. Неприятное чувство, похожее на начинающееся отчуждение, исчезло сразу же, как только она доверчиво прижалась к нему и прикоснулась к его волосам. Он был готов сейчас услышать и принять что угодно. Ее доверие стоило того. И Мишель пообещал себе. что что бы ни сказала Мария, он воспримет это спокойно, как бы больно или неприятно ему бы ни было.
- Рассказывай, родная... я хочу знать о тебе все.
Мишель завладел ее рукой и прижал ее ладошку к губам. Жест этот уже входил у него в приятную привычку.

Услышав о том, что мать Марии сбежала, Мишель, исполнившись глубокого сопереживания и желая поддержать возлюбленную, покрепче обнял ее и сжал руку. Родная, прости, что заставил тебя ворошить все это...
Как же он был благодарен ей за то, что она решилась на этот, явно тяжелый для нее рассказ... Мишель весь обратился в слух, и возню внизу услышал не сразу, поэтому не понял, отчего Мария прекратила рассказывать и села на постели. Но возглас: "- Бааарин!!!???? Неужта.... ах ты ж Господи..." - враз прояснил ему весь ужас происходящего. Если бы не данная только что клятва, Мишель бы никуда не ушел и с достоинством, которое в данной ситуации было бы, конечно, скорее комичным, чем похвальным, встретился бы с мужем Марии. Но, связанный клятвой, да еще необходимостью сберечь репутацию любимой, он принял единственно правильное, на его взгляд, решение.
Мгновенно вскочив с постели, он торопливо натянул на себя штаны, сапоги и рубашку, и решительно открыл окно. Уже стоя на подоконнике, князь ободряюще улыбнулся Марии:
- Все будет хорошо, родная, не волнуйся! - и прыгнул в ночь.
А Соболевский не такой уж дурак - мелькнуло у князя в голове. Приехать внезапно, посреди ночи... он явно проверял свою жену.
Резкий удар о землю смягчил, как Мишель и ожидал, толстый слой снега. Морозный воздух впился в слабо защищенное тело князя. Мишель, подгоняемый холодом, бросился к ограде, ругаясь про себя невероятно нецензурными словами. Он ведь забыл в комнате Марии свои вещи! Где-то там, у самой двери, осталось валяться его пальто... на ковре наверняка раскинулся сюртук... на туалетный столик, князь точно помнил, он бросил галстук... Оставалось надеяться, что Марии хватит хладнокровия, и она догадается все это спрятать до того, как в комнату войдет ее муж. А если не догадается?
Князь от страха за любимую весь покрылся противными мурашками.
Нет, она догадается, она же умная и находчивая девочка...
Мишель вприпрыжку несся по спящей набережной Екатерининского канала. Ему было невероятно холодно, поэтому князь развил предельную скорость. К счастью, было уже так поздно, что на улице не осталось даже случайных прохожих. К сожалению, не осталось и извозчиков.
Мишель понял, что таким образом он вряд ли добежит до своего дома - скорее всего, насмерть замерзнет на полпути. И тут его осенила очередная удачная идея. Саблин! Он и жил как раз совсем неподалеку, в Апраксином переулке. Мишелю уже было настолько холодно, что он не сумел придумать какое-нибудь правдоподобное вранье, чтобы объяснить приятелю, свое явление к нему посреди ночи, да еще и в полуодетом виде.
Князь яростно звонил и колотил в дверь, чувствуя, как уже наполовину оледенел, пока, наконец, сонный и недоумевающий лакей не открыл ему.
- Барин спят... все давно спят... - попробовал он было остановить князя, но был безжалостно сметен с дороги.
- Так б-буди б-барина, идиот! - клацая зубами, Мишель чувствовал, как от тепла его застывшее на морозе тело начинает отогреваться. Ощущение было такое, будто в Мишеля одновременно впилось несколько миллионов крошечных иголок.
- Х-хотя... н-е трудись, я сам его разбужу. А ты лучше принеси горячего чаю. Побольше.
Саблин спал сном младенца. У кровати валялся какой-то журнал. Мишель пнул его ногой и принялся будить приятеля.
- Что за черт, ночь ведь?! Пошел вон, дурак! - возмутился спросонья Александр.
- Саш, это я, Репнин, - Миша, дрожа от озноба, плюхнулся в кресло у кровати, - Извини, что разбудил, но у меня была на то причина. Видишь ли, на морозе в одних штанах и рубашке как-то дискомфортно, поэтому я рискнул воспользоваться твоим гостеприимством.
- Чего? - Саблин, протирая глаза, уселся на кровати, затем уставился на Мишеля, и постепенно на его лице проступило неподдельное удивление, - Мишель, что с тобой? Ты... почему в таком виде?
Князь, так и не успевший ничего придумать, соврал первое, что пришло ему в голову:
- Я... а меня ограбили.
- Ограбили? - Александр посмотрел на князя, как на сумасшедшего, а затем расхохотался, - Ты ври, друг, да не завирайся! Так бы ты и дал себя ограбить! На тебе вон ни царапинки. А! Не иначе, главарю банды понравился твой сюртук! И галстук. О, это зловещее преступление они готовили давно... Выследили беззащитного князя, когда он, отдав службе весь день и половину ночи, добропорядочно возвращался домой...
Монолог Саблина прервало появление лакея, несущего поднос с дымящейся чашкой чая.
- Это еще зачем? - поморщился Саблин, - Впрочем, отдай чай господину Репнину и живо принеси нам коньяку.
- Барин, а маменька же... - попробовал было заикнуться слуга, но получил такой выразительный взгляд, что умолк и поспешил скрыться.
- Ну-ну, продолжай, - повернулся Саблин к Репнину и с преувеличенным вниманием уставился на друга, - Поведай же мне, как это тебя ограбили, а я с удовольствием послушаю. Только погоди - вначале за маменькой схожу. Ей тоже интересно будет послушать. А завтра к Щетининым съезжу, поделиться занимательным рассказом о том, как с князя Репнина под покровом ночи...
- Хватит, Александр, - попросил Мишель, отставив чашку, - Я понял. Но пойми и ты, я не могу рассказать...
- От нее, да? - понимающе усмехнулся Саблин, - Можешь не продолжать. Я догадливый. У вас все было хорошо, но потом вы поссорились, и ты был изгнан на мороз в чем мать родила..
- Да не изгнан! - возмутился Мишель, - А муж внезапно...
Князь умолк, сделав большие глаза. Как так вышло, что он сказал то, говорить о чем вовсе не собирался?
А Саблин уже упал на кровать, сотрясаясь от приступа неудержимого хохота.
- Ну... Мишель... ну... герой-любовник... там муж... и он - в окно... отчего же при полном параде, а не в одних подштанниках?
- Саблин... договоришься... - Мишель и хотел бы разозлиться на друга, но неожиданно весь комизм ситуации до него дошел, и князь поневоле захохотал вместе с Саблиным.
- Вот ведь малахольные... весь дом сейчас перебудят... - ворчал лакей, разливая коньяк по бокалам.

Переход из Польши затянулся. Воронову выпало вести из Кракова две роты, свою, и ротмистра Плахова, который в самый день выступления слег с тяжелейшей лихорадкой. Походный строй растянулся на версту с лишним, не говоря уже об обозе с больными и провиантом, который едва тащился в хвосте. Недалеко от Ковно их застигла неожиданная пурга, яростная словно в начале февраля, и хотя остановиться и переждать посреди открытого поля было негде - колонна едва двигалась. Люди и без того утомленные переходом который шел почти без отдыха, на все лады костерили погоду. Лошади сбивались со строя, ослепленные бьющими в глаза острыми как льдинки хлопьями начинали беситься и налетать одна на другую. Головы лошадей замотали чем попало, и двигаясь шагом через вихрящийся, ставший почти непрозрачным воздух Сергею не раз и не два казалось что весь мир куда-то исчез, что вокруг не осталось ничего кроме темноты заполненной яростными кусачими льдинками, и сам не знал куда он собственно едет. Когда пурга наконец стихла - черная ночь, без луны и звезд стала как ни странно еще непрогляднее. Зато дорога намерзла, и по мере продвижения дальше - превращалась в непролазную грязь. Обозные телеги увязали по самые ступицы, замедляя продвижение. Вместо того, чтобы днем гнать на рысях и галопе, а по ночам отдыхать хотя бы часов по пять - они двое суток двигались шагом, хоть как-то пытаясь компенсировать задержку - отсутствием привалов. Ели на ходу чем было из сухих пайков, по нужде отбегали в соседний лесок, и гнали галопом чтобы нагнать свое место в строю. А длинная змея ползла и ползла по дорогам. Оглядывая ссутулившихся в седлах людей, с поднятыми воротниками, прикрывавшими лица, слыша постоянную брань по адресу погоды, лошадей, дорог, поляков, времени года, дрянной еды, зачерствевшего хлеба - он невольно представлял себе солдат Наполеона, которых гнали по дорогам жестокая зима и голод. Впору было посочувствовать им. Впрочем сейчас они мало чем отличались от тогдашнего Наполеонова воинства. Правда тот проходил мимо сожженных деревень, по вражеской территории без возможности пополнить припасы - а они шли мимо вполне процветающих деревенек, но остановиться ни в одной из них по закону мирного времени не имели права - две роты, пять сотен солдат, лошадей, не считая обозных - в один день объели бы  любую деревню и все запасы сена которые только могли найтись в округе. 
Вечер шестнадцатого числа застал их недалеко от Пскова. Воронов рассчитывал еще одним рывком добраться до Петербурга, и там уже дать отдых своим и плаховским, в уюте казарм, которые отсюда, из этого мокрого холода больших дорог казались чуть ли не раем земным и уютнейшим местом на земле. Однако к ночи полил проливной дождь. Дороги развезло так, что лошади стали увязать по самые бабки, и стало ясно что очередной ночной переход попросту невозможен - слишком измученные люди могли начать падать с седел, не говоря уже о том, что почти неделя в пути, по холоду и грязи, без горячей пищи, по отвратительному липкому холоду и то и дело меняющейся погоде ранней весны грозила уложить в постель с лихорадкой добрую половину состава.
Лагерь разбивали под бесконечными потоками льющейся с неба воды, в абсолютной темноте. Новолуние случившееся пару дней назад проклюнулось среди туч тоненьким серпиком, да и скрылось вовсе. Палатки понатыкали абы как, не выкопав при этом канав, без хоть какой-нибудь ограды, заползли в них в тщетной попытке обсушиться и согреться, в полной готовности чуть ли не в землю зарыться  в надежде отыскать хоть что-то теплое и сухое. Объезжая лагерь, промокший до нитки Воронов едва кутавшийся в тяжелую, набухшую от дождя шинель только усмехался, думая о том - как намылили бы ему шею, если бы увидел бы этот лагерь кто-то из штабных офицеров, которые так любят планировать, и водить указочкой по картам….  И которым невдомек что перетащить полтысячи человек из пункта А в пункт Б по российским дорогам в начале весны это не то же самое что передвинуть указочкой флажок по карте из Кракова в Петербург. А живые люди, которым надо отдыхать, есть и по нужде ходить, и полтысячи лошадей, которых надо в пути как-то кормить, а тот же устав тех же штабных - запрещает кормить их на полях и лугах императорских подданных в мирное время.  А значит фураж надо закупать и привозить по мере следования, а сколько телег нужно, чтобы привезти сено для хотя бы однократной кормежки пятисот с лишним голодных едоков? И как этим телегам ехать в распутицу? И в результате ни кони ни люди не едят толком из-за правил, не отдыхают толком потому что дорога не позволяет ехать быстро и чтобы уложиться в срок приходится жертвовать сном.
Последний перегон. Всего-то шестьдесят верст до столицы, но на этот раз остановиться таки пришлось, и если погода не выправится, то расстояние, которое резвой рысью можно покрыть за час - растянется до бесконечности. А назавтра в полдень - смотр на Дворцовой. При одной мысли о том как будет выглядеть его потрепанное дорогой и непогодой, вымокшее, продрогшее, вымотанное донельзя, уставшее и  голодное воинство в глазах привыкших к чистеньким парадам “карманных” генералов Воронов кривился как от хины. Все-таки бездна разделявшая боевые части и тех, что щеголяли мундирами и орденами от царских щедрот на столичных паркетах была так глубока, что одним никогда не понять других.
И все же Воронов был готов благословлять эти тяготы, за то, что они отвлекали его от иных мыслей. Мыслей неотступно вертевшихся в голове, и возвращавшихся всякий раз, когда его внимания не требовало что-либо более насущное. Мыслей об Анне. Где она сейчас. Что делает. Что думает. Ее последнее письмо, письмо не Анны, а словно бы какой-то выдрессированной институтки, прилизанное, отшлифованное, с двадцать раз повторенной фразой “Я вас люблю” которой девушка убеждала не столько его, сколько похоже пыталась убедить сама себя. В странном сочетании с тем, что было раньше, в недоступном его пониманию противоречии где следом за “не понимаю” идет “люблю”. Как будто ребенок, который боится что его накажут за шалость и отберут любимую игрушку, и твердит “я больше не буду”, хотя и сам он, и родители прекрасно знают, что будет, и еще как. Что же с ней происходит?
Он не понимал, точнее отчаянно хотел не понимать. Потому что подспудно все же ощущал и понимал причины, и отталкивал их от себя как только мог, цепляясь за слова, а не за то, что чувствовал под ними. И так же отчаянно заставлял себя не думать. Все ведь это было неважно. Он приедет. Посмотрит в ее глаза. И все станет хорошо, и слова станут не нужны. Всегда, всю жизнь свободно обращаясь со словами он впервые ощущал насколько они тяжеловесны, никчемны, бесполезны, насколько бессмысленны если не подкреплены теплом руки и взглядом, в котором можно прочесть куда бОльшее… 
Ожидание - тяжкая ноша. Он это знал, знал куда лучше чем она. Она, юная, восторженная девочка, представляющая себе жизнь как страницы давно прочитанных ею романов, где героини легко дожидаются своих возлюбленных, и все у них бывает потом хорошо. Она, не представлявшая себе ожидания в его полной тишины бесконечности. Того, как редкие письма будут скорее растравлять тоску, нежели утешать ее. Того, как бесполезны и чересчур многозначительны, двусмыслены буквы на бумаге, которые при разном прочтении можно трактовать по-своему. Того, в какое тяжкое противоречие будут входить воспоминания о любимом, затираясь проходящими днями, знакомствами, беседами, встречами, новым и старым кругом общения.... Ведь он знал, как это бывает. Чувствовал - много лет назад по письмам Мари - вначале таким восторженным - как за год они остывали месяц за месяцем, как из полных искренности превращались в какие-то обязательные, написанные по долгу а не по желанию, как все больше в них появлялось этих “я люблю тебя” и все меньше и меньше становилось настоящего, теплого, для чего собственно и не нужны эти три слова, чтобы почувствовать за ними любовь.
Странный парадокс. Он больше чувствовал тепло и любовь в глазах и поступках, в совсем иных словах. А вот эти три - не подкрепленные ничем иным, распиханные посреди пустого, неискреннего, безличного, ни о чем не говорящего текста - жгли душу словно напоминанием о том, о чем он - надеялся - забыл навсегда.
Ничто в жизни видимо не случается навсегда - думал он, кутаясь в набухшую от дождя, насквозь мокрую шинель, и не чувствуя как Юрка трясет его за плечо и что-то говорит.
Отдохнуть? Да какой к чертям отдых, в палатке сейчас не уютнее и не теплее чем в мокрой губке. А тут - хотя бы вольный воздух, а не затхлая вонь мокрой рогожи.
И тянулась, тянулась ночь, последняя ночь вне Петербурга, словно бы растянутая на Прокрустовом ложе.
---
Он поднял людей еще до рассвета, игнорируя хмурые взгляды, и едва слышные проклятия, которые некоторые бурчали сквозь зубы. Дождь утих, и хотя дорогу развезло в настоящее болото - торопиться надо было как только возможно. Лошадей седлали не дав им поесть - потому что среди этого раскисшего поля кормить их было нечем. Сухой паек назвать таковым можно было разве что условно, и можно было легко определить новичков от опытных кавалеристов, потому как проезжая мимо кое-как строившихся рядов Воронов с улыбкой замечал, как бывалые вояки скармливают своим лошадям львиную долю галет, причитающихся им самим на завтрак. Все верно. С другом надо делиться, а лошадь для кавалериста - куда бОльший товарищ чем свой же брат-солдат едущий рядом.
Двинулись в путь они, едва рассвело, и проделали почти половину пути до Петербурга за час, когда на дороге появился стремительно несущийся всадник. По сравнению с потрепанными, возвращавшимися из мятежной Польши солдатами этот выглядел свеженьким, несмотря на то, что лошадь была забрызгана грязью а сам он по уши в пыли. Некий поручик Кореванов. И хотя Воронов понять не мог, что за горячка погнала новичка им навстречу, вместо того, чтобы дожидаться их в Петербурге - не стал ввязываться в объяснения. Выслушав краткий рапорт, он не глядя, прямо на ходу, пользуясь собственным бедром вместо стола подмахнул какую-то закорючку на приказе о переводе, велел отправляться в хвост и поискать канцеляриста, и прибавил ходу лошади. Дорога тут была посуше и поровнее, тридцать верст до столицы, и почувствовав под ногами твердую землю лошади пошли куда увереннее. Солдатам почти не требовалось команды, чтобы перевести наконец лошадей на рысь, и оставив далеко за собой обоз, под сопровождением выделенных для этого двадцати человек, обе роты полетели по дороге, разбрызгивая грязь, и впервые за всю эту неделю ощущая, что движутся вперед, едут, едут ДОМОЙ!!!

Записка Соболевской, в которой она приглашала его присоединиться к ней, и полюбоваться на смотр лейб-гвардии на дворцовой площади была для Ланского как минимум неожиданна. Но уже одно то, что эта записка, как ни странно, застала его дома, было необычной случайностью, совпадением по времени, а совпадениями такого рода Виктор никогда не пренебрегал, и странность этого приглашения раздразнила его любопытство. Прежде Мария никогда не испытывала интереса к армии, вполне довольствуясь тем, что ей приходилось знать лишь по долгу жены штабного офицера высокого ранга, и уделяла гораздо больше внимания молодым и интересным военным, нежели армии в целом. И даже на парады - зрелища гораздо более внушительные и красочные чем смотры - ездила довольно редко. А тут? Он не знал что и думать, но, хорошо зная людей вообще и Соболевскую в частности - прекрасно знал, что резкое изменение вкусов всегда таит под собой некий подспудный смысл. А все подспудное интересовало его до чрезвычайности. Одеваться ему не потребовалось - он и так был одет для выхода, собираясь, по своему обыкновению навестить несколько мест, где полнее всего можно было "пощупать пульс" города и узнать, чего нового носится в воздухе.
Он отправился на Дворцовую верхом, правильно рассудив, что в такой час там сейчас будет не протолкнуться, и оказался прав. По дороге, встретив нескольких знакомых он все же расспросил о том о сем, и с легкостью, с которой ему всегда удавалось добывать информацию узнал, и в честь чего смотр, и какие полки участвуют, и кто принимает смотр, и что является "гвоздем" церемонии, с сочувствием выслушал рассказ о разных деталях предстоящего смотра и участвующих в нем лиц, и  направился дальше. На подъезде к площади толпа становилась еще гуще, а на самой площади в той ее части что была отгорожена для публики и яблоку негде было упасть.
Впрочем он не церемонясь прокладывал себе дорогу через толпу, и увидев еще издалека среди этого людского моря и множества экипажей белый выезд Соболевской направился к ее карете, предоставляя пешим отступать с его дороги и тесниться, пропуская всадника. Несущаяся вслед глухая брань его не слишком заботила. Подъехав к дверце кареты он склонился чуть ли не до самой шеи лошади, чтобы заглянуть в открытое оконце, и произнес как обычно мягко и вкрадчиво.
- Графиня?

Ланский непринужденно раскланялся, словно не сидел в седле находился в ее гостиной.
- Прошу простить, графиня. - он выпрямился, окинув взглядом колоссальный строй, отмечая выправку, идеальное обмундирование и построение солдат, но такого рода патриотический дух ему был не слишком близок, и кровь его не закипала при виде парадов, а вот столпище людей, и выражения каждого лица - были весьма и весьма интересны и занимательны, и таили в себе много любопытного. Вот к примеру - вон тот здоровенный малый смотрит на вытянувшихся солдат с неприкрытой злостью, а на кавалькаду высшей офицерии во главе с Наследником - почти с ненавистью. Интересно - почему. И кто он? А вон в той карете дама под густой вуалью. Явно боится что ее заметят. Значит приехала понаблюдать точно не за мужем, и не за каким-либо родственником, иначе и скрываться было бы незачем. А смотрит неотрывно, даже сквозь вуаль видно как блестят ее глаза. У нее среди этого строя любовник? Дама-то из света, судя по карете и лошадям. Хорошо бы вызнать - подобная информация  всегда бывает полезна. Но, право, какая дурочка! Ведь именно такие попытки скрыть свою личность и свой интерес - и пробуждают любопытство! Тогда как на десятки других таких же дам пожалуй и внимания не обратишь - мало ли от чего они тут, за кем наблюдают, и вообще может просто из любопытства заявились. И зачем тут Мария?
- Вот уж никак не ожидал, что вас привлечет это зрелище. Но не мог не откликнуться на ваше приглашение. Кого это вы тут высматриваете? Разве граф не в Моздоке?

- Не думаю что это зрелище по-настоящему интересно кому-то еще помимо его непосредственных участников - легко отозвался Ланский, скользя взглядом по рядам - Мало удовольствия, уж поверьте, стоять навытяжку в одном мундире на таком вот ветру и не шелохнуться несколько часов подряд - только ради того чтобы поймать один-единственный взгляд Императора или - как сегодня Наследника. Но, вы бы не поверили как это воодушевляет почти всех.

От Ланского не укрылась ее реакция, ее взгляд, проследив за которым он без труда определил - на кого она смотрит. Воронова он узнал сразу же, и, разумеется знал что Соболевский с ним в весьма хороших отношениях - все же служили они на Кавказе в одно и то же время, и тасовавшиеся точно карты полки и роты пересекались друг с другом в самых неожиданных местах и сочетаниях. А значит Мария наверняка знала и Воронова и Корфа как минимум в лицо, как и многих других, учитывая что пять последних Сезонов проводила на водах. Но только ему показалось что ее взгляд выражал не просто любопытство при виде поверхностного знакомого. И присматриваясь, он ощущал все большую заинтересованность. В глазах молодой женщины бушевало зеленое пламя, жадное, нетерпеливое. Ого! Что это с моей графиней? Уж не влюблена ли она, часом? Или может наоборот - ненавидит его? Любопытно-любопытно.
Он наблюдал за Соболевской с полуироничной улыбкой, отмечая про себя, что та, похоже позабыла об его существовании, иначе уж наверное потрудилась бы изобразить видимость безразличия. Или нет?
В любом случае это не мешало проверить, и когда головная часть колонны проследовала дальше, и теперь перед ними шествовали нескончаемые ряды конников, он протянул с видом полнейшего безразличия, маскирующего его азартную заинтересованность
- Хорош, черт, что ни говори. Вот вам пример, графиня. Мне право, чужд фанатизм подобного рода, но надо отдать Воронову должное, он внушает некоторое уважение.