Вера скользнула в спальню, как раз когда Мария открыла глаза принялась торопливо зажигать свечи. Соболевская непонимающе осмотрелась вокруг, приподнялась на локте, отбросила покрывало, и застыла. Горничная как раз в этот момент обернувшаяся к ней ахнула, и выронила подсвечник. Свечи покатились по полу, лишь по счастью успев погаснуть до того как упали, и не подпалив тем самым ковер. Одна переломилась надвое. Рот девушки приоткрылся, и Мария инстинктивно угадав, что сейчас раздастся визг торопливо выбросила вперед руки
- Тихо! Тихо-тихо!
У нее все еще кружилась голова, в ушах звенело, она не очень разбирала что к чему, ей требовалось немного прийти в себя, сообразить что к чему, осмотряться, и понять что происходит. И прежде всего - как она очутилась дома? Но Вера явно не была в состоянии вести беседу - она смотрела на разодранное, грязное платье своей хозяйки, на ее измазанные грязью волосы, и позабыв свою привычку обращаться к ней не иначе как на аристократический лад "госпожа" - зашептала в ужасе
- Барыня.... Батюшки святы, что ж с вами такое приключилось, кто посмел...
Она причитала над ней так битых пять минут, не давая Марии и слова вставить, впрочем такая заминка была последней на руку -она закрыла глаза, уткнулась в покрывало и выжидала, пока схлынет мерзкое чувство тошноты и дрожи во всем теле. Когда горничная наконец утихла Мари подняла голову.
- Веруня, разбуди-ка Гаврилу, пусть воды мне нагреют для ванны.
- Господь с вами, барыня, какая ванна, доктора вам наверное надо... или ...или... ох, беда, беда...
- Никакой беды, душечка моя - с терпеливой лаской настаивала графиня - Ванну мне. И... - она приподнялась, кутаясь в покрывало и с отвращением уставилась на заляпанную грязью подушку - И постель переменят пусть, пока купаюсь. Хотя нет. Сама перестелишь, чтобы вопросов не задавали.
Девушка покивала и унеслась, правда опасливо поглядывая через плечо, а Мария спустила ноги с кровати, и оглядела свой наряд. Платье разорвано, но панталончики целы и на месте. Она принялась почти с остервенением выпутываться из остатков одежды, сбросила все на пол, закуталась в шлафрок, подошла к окну, как вдруг..... ее накрыло всем произошедшим. Тяжелый разговор с Сергеем, бешенство, ярость, отчаяние в котором она от него выбежала...  Состояние близкое к помешательству, одно воспоминание о котором вновь накрыло ее гневом и жгучей ревностью. Ночная улица, мост, набережная.... Тени вышедшие из темноты. Она должно быть действительно была безумна? Но тогда.... тогда ей было все равно. У этих теней не было лиц. Мучительное, неутоленное желание, вкупе с отчаянием, с безнадежностью, с ощущением что ее, ЕЕ впервые в жизни отвергли, оттолкнули, не пожелали... дьявольский коктейль. Сейчас, вспоминая об этом она испытывала гадливость и отвращение к самой себе, но тогда..... ощутив вновь горячую тяжесть тела, прижимавшего ее к фонарю, жаркие, сильные, нетерпеливые руки шарившие по ее телу с мужицкой, какой-то первобытной грубостью, треск разрываемого платья, холод омывший обнажившееся тело, губы прижавшиеся к ее шее, руки, ласкавшие ее грудь, эти сильные объятия которые подняли ее и повлекли куда-то - она затрепетала от возбуждения. Странное, страшное, порочное наслаждение, кто бы мог подумать что ей однажды захочется его испытать! А вот захотелось - тогда, от отчаяния, злости, то ли в попытке утолить собственное отвергнутое им желание, то ли в какой-то исступленной злобе,  словно бы наказывая этим его, его за это холодное пренебрежение ею, захотелось - отдаться первому встречному, она и....  Только вот судя по панталончикам до дела так и не дошло. Оно и к лучшему. Сейчас, к острому вкусу запретного, порочного, сладостно-страшного - примешивалась еще и брезгливость, когда она увидела при свете - во что превратились ее волосы, после того как она лежала в грязи, в темной подворотне, и на какую отвратительную тряпку стало похоже ее платье.
Это все из-за тебя.... Ты меня довел до такого сумасшествия. До такого падения. О-о-о это только твоя вина.... Как и все остальное...
Она вцепилась в подоконник. Из темного стекла на нее смотрело ее отражение. Бледное, с полубезумными горящими глазами, всклокоченными грязными волосами, как-то резко осунувшееся за одну ночь. Ее лицо... и в то же время не ее.
Я отомщу.... Клянусь Богом отомщу....
- Барыня - тихнько позвал голос от дверей и Мари обернулась. Горничная, к которой она всегда относилась с нежным участием и которая была ей предана до мозга костей- смотрела на нее со страхом и сочувствием - Ванна готова.
- Спасибо, милочка.... - Мария устало протянула руку, и девушка подхватила ее под руку, провожая в смежную со спальней крошечную но весьма удобно обустроенную ванную комнату
- Что случилось -то - совсем шепотом спросила Вера, на ухо.
- Потом.... - выдохнула молодая женщина, погружаясь в воду. Все тело пылало так, что вода казалась холодной, и она поежилась. Отомстить. Да. Но как?
Поссорить его с Анной. Рассказать Анне, что она была с ним? Расписать в деталях? О, девочка такого не вынесет. А Сергей? Губы искривились в усмешке. Он сочтет ниже собственного достоинства оправдываться в том, чего не совершал, и сочтет себя оскорбленным за то, что его заподозрили.
Хорошо бы. Только вот достаточно ли сильный это будет удар?
Мария снова поежилась. Любит ли он ее достаточно, чтобы этот удар нанес ему смертельную рану? А если нет? Этого человека что не сломает, то сделает сильнее. Он будет страдать, о да... но страдать.. из-за другой!???
Она нетерпеливо повернулась, выплеснув воду. Вера отмывавшая ее волосы встревоженно поглядела на свою госпожу, боясь, что сделала ей больно, но та даже не смотрела на нее.
Нет... он мой. Анне он не достанется.
Услать его. На Кавказ. На веки вечные, чтобы сгинул там. Это можно устроить, через Алексея. Ну и что, что Сергей только что вернулся из Польши. Приказ он и есть приказ, надо только обдумать как преподать это мужу. Трудно, но ничего неосуществимого.
Только вот и там он будет ее. Будет, если... если она будет хранить ему верность. А что проще - отравить чувства человека находящегося вдали от своей дамы сердца?
Дамы сердца!!!
Ей снова вспомнился медальон и она глухо застонала. Не-е-е-ет.
Не будешь мой - так будешь ничей. Это конечно хороший план, но....
Надо было пойти к нему с пистолетом.
Она прикрыла глаза, снова перенесшись в комнатку в той гостинице. Увидела Воронова, стоявшего в шаге от него. Вот.... она вынимает оружие. Видит в его глазах.. что? Страх? О нет... этот гордец не позволит себе ни выказать страха ни почувствовать его. Скорее насмешку. Ничего... Одно движение пальцем. Грохот.
С закрытыми глазами молодая женщина с наслаждением представляла себе как бы он вздрогнул, отшатнулся, схватившись за сердце. Как упал бы на колени к ее ногам, и повалился набок. Она представляла себе как гаснут его глаза, как пульсирующими толчками вырывается из-под пальцев алая струя. Как конвульсивно в последнем порыве его губы прошепчут ее, ее имя! А потом его глаза закроются, закроются навсегда!!! И никто больше не обовьет руками его шею, никто не коснется поцелуем его губ, никто! Никого он не поднимет больше на руки и не опустит на постель. Никакой женщиной больше не будет обладать. И ни одна женщина, впившись ногтями в его плечи не изогнется в сладостной муке, шепча его имя. Ни одна! Потому что он будет лежать у ее ног! Холодный, мертвый. Только ее!
Дрожь пробила ее с головы до ног, возвращая к действительности.
- Барыня, вам холодно?
И вправду ей было холодно. В горячей ванне, где зеркала и стекла запотели от пара - Мари колотил озноб. Холодная рука горничной коснулась лба, заставив молодую женщину зашипеть от боли.
- Да вы вся горите!!!
Вера метнулась к двери, впустив облачко нестерпимо холодного воздуха
- Гаврила! Врача! Врача сейчас же, барыня заболела!
Мария не ощущала как торопливо Вера с Акулиной вытирали ее насухо, как почти отнесли ее в спальню. Не видела, сидя и трясясь у жарко натопленного камина как верная ее распоряжению Вера торопливо перестилала простыни и наволочку, а Акулина заявилась с накрытой сковородой полной горячих угольев, чтобы согреть постель. Она смотрела воспаленными глазами в огонь, кутаясь в широкий плед, и видела в огненных языках предсмертную муку в его глазах, руки сжимающиеся в последней конвульсии, угасающий взгляд. Стократ усиленная лихорадкой мысль превратилась в навязчивую идею, и спустя полчаса, уже лежа в постели, дрожа от озноба и пылая в жару, не помня себя - но твердо осознав принятое решение Мария шептала сама себе
- Умрешь. Ты умрешь. За то, как поступил со мной. Что отверг меня. Ты умрешь. Да.... я найду средство.....
********
Лихорадка, явившаяся следствием ее прогулки холодной ночью, холодной грязи в подворотне в которой она лежала почти обнаженная, напряжением  всех чувств, потерпевших такой сокрушительный крах, и главное - ненависти, пылающей в мозгу словно неугасающий костер ненависти, и ревности - трепала молодую женщину целых три дня, после чего угасла так же внезапно, как и началась.
Чувствуя себя совершенно больной и разбитой, в ужасной слабости - Мария не поднималась с постели еще два дня, находя какое-то блаженное удовольствие в бездеятельности, в том, что можно было позволить себе подобную расслабленность, в одиночестве шлифуя свой план.
Все это время она никого не принимала, отказывалась от приглашений по причине нездоровья, перебирала конверты приносимые ей на подносе и размышляла, размышляла...
Наконец, уже полностью оправившись, однажды вечером она велела Вере приготовить себе платье.
Горничная, в ужасе от того, что история может повториться, и помня в каком виде ее госпожу доставили домой после последней такой вот ночной вылазки попыталась воспротивиться, но к ее удивлению - встретила не гнев, а ласковость. Графиня была очаровательна, когда хотела этого, и не пожалела ни времени ни сил, чтобы убедить свою помощницу в том ,что на сей раз никаких неприятностей не будет.
Убежденная  не столько словами, сколько мечтательным настроем своей госпожи, так отличающимся от лихорадочной поспешности прошлых сборов она все же одела ее в темно-зеленое бархатное платье с глубоким декольте, лишь едва прикрытым белоснежным венецианским кружевом - которое так и манило смять и сдвинуть в сторону. Золотые волосы, поднятые вверх лишь наполовину - сбегали прихотливыми завитками по обнаженной шее и полуприкрытым плечам. Немаловажная деталь, свидетельствовавшая о том, что молодая женщина собирается к любовнику - отсутствие корсета. Мари терпеть не могла, когда раздевая ее, мужчина наталкивается на все эти тесемочки и завязочки и становится просто смешон возясь с ними. Не говоря уже о том, что чтобы потом одеться самой, без помощи горничной - с корсетом было бы не сладить.
Точно так же был нанят в сгустившейся к ночи темноте извозчик и Мария, в плаще с глубоким капюшоном, выскользнувшая из задней двери, вздрагивая от сладостного предвкушения уже очень скоро покачивалась в темноте экипажа, везущего ее на Большую Морскую улицу.

Найти особняк Репниных не предоставило труда. Извозчик за целковый подвез ее к самому крыльцу, и всячески выказывал желание обождать и отвезти обратно, корча при этом самые умильные физиономии. Ну да и пусть его. Лица ее под капюшоном в темноте он разглядеть никак бы не мог, а что в дом к молодому князю постучала некая женщина, так то может быть кто угодно. Хоть его замужняя сестра, сбежавшая из дома после ссоры с супругом, хоть выездная девица из заведения мадам де Воланж.
Молодую женщину била крупная дрожь - и даже мысль о мести отошла на второй план, перед сладостным ощущением того, что она совершает нечто запретное, но такое упоительное. Пришла одна, ночью, в дом к мужчине. О, было отчего сладостному томлению растекаться по жилам, отзываться заранее влагой в самом сосредоточии ее существа и мурашками тревожить кожу. Как он ее встретит? После его прыжка в окно они не виделись, и с того времени казалось прошла целая вечность, хотя всего-то менее недели.
Глухо звякнул за массивной дверью колокольчик, появилась физиономия лакея, открывающего дверь - вполне скучающая поначалу, все же видимо неурочные визитеры в этот дом приходили часто, но при виде женской фигуры принявшая озадаченное выражение. Мария проскользнула внутрь, пользуясь этим замешательством, желая отвечать на поток вопросов все же внутри а не снаружи. Но тот был так удивлен, что лишь разинул рот, да и пробормотал нечто нечленораздельное.
- Князь Репнин дома? - осведомилась графиня, не снимая капюшона, бросавшего такую густую тень, в которой невозможно было разглядеть ее лица. - Мне необходимо его видеть.

Торопливые шаги на лестнице яснее ясного дали понять Соболевской - как ждал ее Михаил. Мысль о том, что он собственно мог ожидать кого-то еще ей и в голову не пришла, и полученное тут же подтверждение окатило горячей волной радости. Хотя такой порыв молодого человека мог бы пожалуй и напугать - но ее он сейчас обрадовал донельзя. Хотя Мария конечно попыталась изобразить ошеломление, выдохнув
- Мишель, вы.... - но тут же сбилась с ошарашенного тона и тихонько рассмеявшись откинула капюшон, продолжив лукаво - Ах, князь! Кого это вы поджидали с таким нетерпением? Скажите-ка на милость? Ведь откуда вам было знать что это я? Или к вам так часто заходят дамы со скрытым лицом, что вы их всех привечаете подобным образом?

Ее не потребовалось ни уговаривать ни убеждать. Разве не с этой целью она пришла сюда? Не с отчаянным ли стремлением почувствовать себя любимой, желанной? Ощущение, которое было для нее самой жизнью, ее целью и смыслом. Мария закинула ему руки на плечи и запрокинула голову, принимая поцелуй, продлевая его, приоткрыв губы, словно демонстрируя этим, что полностью ему покоряется, и прижалась к нему всем телом, даже не вспомнив о том, что так и не сняла плаща. Ее руки заскользили по его плечам, по рукам, сминая белую ткань, упиваясь тем, что ощущает под руками только лен и крепкое молодое тело - а не плотную ткань сюртука под которым ничего толком не ощутишь.
- Я... так... скучала... - шепнула она в промежутках между прикосновениями губ - Ты... ты не подавал признаков жизни... а я была больна... Так тоскливо было... без тебя

[b]- Простудилась. Лихорадка. Весьма неприятное состояние, и я рада что ты меня не видел. В постели с красным носом и слезящимися глазами, ох, это было наверное ужасно! [/b]- Соболевская легко тряхнула головой, когда он снял с нее плащ, чтобы золотые локоны рассыпались по обнаженной шее и открытым декольтированным платьем плечам, и сев, расправила вокруг себя юбки,  подняла на молодого человека смеющийся взгляд, зная, что когда он вот так вот смотрит на нее снизу вверх, то венецианское кружево прикрывающее глубокое декольте ее платья - отнюдь не является преградой для нескромных взглядов, и скорее подчеркивает ее грудь нежели скрывает ее. - А он вовсе не приехал. Можешь себе представить - весь тот переполох произвел курьер, который от него приехал, а прислуга переполошилась, как всякий раз когда во внеурочное время в дом стучат с донесением. Им в каждом видится известие о гибели графа. Хотя он уже года три как служит лишь при штабе в Моздоке и не подвергается стольким опасностям как раньше. Хотя... Кавказ никогда не безопасен - даже на водах.

Ах, до чего же он прямолинеен, до чего восхитителен..... в глазах Соболевской заиграли лукавые зеленые бесенята. Ну как отказать себе в удовольствии подразнить его? Никак невозможно.
- Комнату? Надеюсь это не там так грохнуло, что вздрогнул весь дом - как раз тогда, когда я входила? Право, я побоюсь входить в помещение, способное издавать такие устрашающие звуки. - она поднялась, и прошлась по гостиной, делая вид, что разглядывает портьеры и картины, а потом обернулась вполоборота, с откровенной улыбкой играя золотистым локоном, перевесившимся через ее плечо - Хотя убранство вашего дома, князь, весьма изящно. Если тот же декоратор занимался и вашим обиталищем то я пожалуй не откажусь на него взглянуть.

Мария и не подумала сопротивляться, напротив, обвила руками его шею, и прижалась к нему, мурлыкая словно кошка, уткнувшись носом в его шею под самым ухом, прекрасно зная что что так ее дыхание касаясь обнаженной кожи над воротником отнюдь не поспособствует трезвости мыслей. И то, что он не опустил ее на пол, войдя в комнату, и знакомая хрипотца в голосе - все это было так ожидаемо и так..... волнительно. Она потянулась, словно бы устраиваясь на мягких подушках, вытягивая руки над головой, хорошо зная, как соблазнительно выглядит при этом, и потом, поймав его за руку, усадила рядом с собой, нежась спиной на покрывале, от осознания того, что она - наедине с мужчиной, который так явно желает ее. Что лежит перед ним вот так вот, ничего не скрывая, в полной его власти, и упивалась этим словно выдержанным вином.
- Если бы меня интересовали декорации - шепнула она, поднимая руку, и проводя кончиками пальцев по его шее, к распахнутому воротнику рубашки, а потом, зацепив тонкую ткань, потянула ее ниже, открывая ключицы, и ямку между ними - Я бы осталась в гостиной... но ведь там...
Пальцы второй руки, скользнули к мелкому ряду пуговок на ее корсаже, (не зря же выбрала именно такой, довольно редкий еще фасон платья) и принялись с нарочитой медлительностью расстегивать их, одну за другой.
-там...  нас..... могли... увидеть.....
Туго стянутое платье немедленно расходилось открывая с очаровательным бесстыдством и прямолинейностью ее желание. Сверху донизу, пока не дошла до последней, и лишь тогда, она шевельнулась. Платье чуть сползло с плеч, и молодая женщина приподнялась на локтях, запрокинув голову, словно нарочито подставляя шею и плечи под поцелуй и полуприкрыв глаза шепнула.
- Мне кажется.. я неплохо смотрюсь..... в интерьере...... 

Мария с глубоким удовлетворенным вздохом вытянулась рядом с ним, на боку, укрывшись теплым одеялом, и опустив золотоволосую голову ему на плечо, так что локоны крупными прядями рассыпались по подушке за ее спиной. Было тепло, и очень-очень уютно. И так хорошо. Никуда не хотелось идти, ни о чем не заботиться. И даже мысль о мести, что грызла ее несколько дней - отступила, отогнанная таким простым счастьем - быть желанной. Главным и по сути единственным счастьем к которому она стремилась всю жизнь. А что желанной ей хотелось быть как можно бОльшему количеству мужчин, не особенно беспокоясь о таких понятиях как верность - так то ее не слишком заботило.
Люблю...
Как часто ей говорили это слово, и как наверное многое и разное вкладывали в него, в зависимости от того - чьи уста его произносили.
Воронов вкладывал в это слово всю свою жизнь. Она это помнила. Соболевский - помимо мужского желания - еще и отеческую заботу и несокрушимое покровительство, с которым ей было так спокойно жить. Прочие мужчины - желание и страсть. А Репнин?
- Мишель... - тихо шепнула она, проводя кончиками пальцев по его обнаженной груди снизу вверх - А что для тебя означает - любить?

Мари улыбнулась, поерзав щекой на его плече, словно бы устраиваясь поудобнее, и притихла, задумавшись. Определение Мишеля давало картину полную, красочную, и вместе с тем - удивительную. А любила ли она сама кого-нибудь так, как он говорит? Да разве что только Воронова, да и то, в тот первый год их связи, до того как он уехал на Кавказ. А потом? Потом... Краткая одержимость любовью, зачастую - несколькими сразу. Но вот так, чтобы изводиться из-за отсутствия кого-то в своей жизни? Изводилась ли она вообще хоть из-за кого-то? Из-за Сергея, опять же, но не потому что его не было. А лишь тогда, когда узнала, что он больше не принадлежит ей, что предпочел ей другую. Что тут в таком случае? Эгоизм? Или здоровая рациональность ума, не склонного к пустым терзаниям, тогда как на свете всегда достанет мужчин - молодых, страстных и привлекательных. Эти мысли были весьма нелестны для нее самой, и в то же время пробудили какое-то ощущение холода и усталости. Не довольно ли? Ведь у нее было и другое чувство. Спокойная и глубокая привязанность к мужу. В его отсутствие она не страдала, и совершенно не терзалась угрызениями совести разделяя постель вот как сейчас - с другим, но ей было хорошо от осознания того, что где-то он все же есть, ее защитник и покровитель, на которого она всегда может рассчитывать. Может и вправду пора закончить этот безумный поиск приключений? Переехать окончательно к нему в Моздок. Заняться домом. Да, сейчас это навевает нестерпимую тоску, но ведь не вечно же она будет молода и красива. Но...
Она подняла голову и подарила Репнина долгим, глубоким взглядом.
Ну вот - мужчина. Красивый, сильный, страстный. Ну вот как предпочесть спокойную уверенность графа такому вот пылу, которым тот никогда не обладал. Правда граф был другим. Нежнее прочих. Кроме..
Кроме Воронова.
От мысли о нем она свернулась клубком и едва не застонала. Что за наваждение этот человек, что даже здесь, в объятиях мужчины с которым ей хорошо - его имя то и дело всплывает в памяти, всякий раз принося с собой жгучее, как удар хлыста напоминание о себе. И о ее поражении.
- Я не знаю... - наконец шепнула она - Каждый, наверное, любит по-своему. Ты будешь думать что я очень скверная, да? Чувства к одному человеку так непохожи на чувства к другому. И то, как мы чувствовали в девятнадцать лет - кажется безумием в двадцать пять. А теперешние - покажутся безумием в сорок...

Мари вздохнула, и уткнулась носом в его плечо. Ответила она не сразу, а когда заговорила - ее шепот был едва различим.
- В девятнадцать... И в восемнадцать... Как дурочка, Мишель... Как юная, влюбленная дурочка, считающая своего возлюбленного героем, безупречным и благородным. И... - она осеклась. и сглотнула, словно бы проглатывая ком, подкативший к горлу. И тут же, неожиданно - озарением возникшим в душе ей показалось что все вокруг залил яркий свет великолепной идеи, родившейся спонтанно, идеи отвечавшей на все молитвы ее последних дней. Вот она - возможность мести. А вот и клинок! Смотрит на нее.... надо наточить этот клинок, наточить до бритвенной остроты, сдобрить ядом, чтобы месть была наверняка. Только вот не перегнуть бы палку, а то - кто знает, вдруг ему попросту не захочется слушать, если сразу заговорить о том, о чем ему будет неприятно слушать.
- Слава Богу, что я повзрослела. Нет прежних иллюзий и прежней чистоты чувств. Я стала разумнее. Теперь.... теперь меня можно лишь огорчить, но никто больше не сможет нанести мне смертельную рану. Юношеские разочарования полезны. - она подняла голову и улыбнулась мягкой, чарующей улыбкой, словно говоря "видишь? я вся твоя и у меня нет тайн"  - А у тебя? У тебя были разочарования в первой любви?

Мари опустила глаза, и закуталась плотнее в одеяло. Ей и вправду неожиданно стало очень холодно. Мысль о том, чтО она сейчас собирается сделать пробрала по спине морозом. И дело было даже не в том, что предстояло солгать. Лгать она умела виртуозно, переплетая правду с вымыслом так, что сам дьявол не отличил бы-где заканчивается одно и начинается другое, и самое главное - умела так поверить в собственный рассказ, что даже самые лучшие актрисы императорского театра могли бы поучиться у нее умению вживаться в роль. Но.... Соврать, Мишелю.... глядя в его синие глаза, такие теплые и участливые... Отчего-то ей стало невыносимо тягостно. Но вместе с тем - перед глазами как живой вдруг снова возник Сергей, его взгляд ставший таким чужим и.... медальон, чертов медальон.....
- Да... - тихо вздохнула она, сворачиваясь клубком у него под рукой и покрепче наматывая на себя одеяло, словно ребенок, стремящийся спастись в этом теплом, уютном коконе. - Это.... наверное это была обычная история. Нет наверное на свете никого, кто не испытал бы разочарования в первой любви. Но... для меня эта история тянулась очень... очень долго. Ты и вправду хочешь ее услышать? - она подняла взгляд, и увидев его лицо покачала головой, словно бы в легком сожалении "что ж... ты сам захотел", и устроившись поудобнее заговорила.
- В декабре тридцать второго года я жила у своей тетушки и ее супруга, в их поместье, в Ямбургском уезде. Я была очень дружна с кузиной и кузеном. Оленька любила меня, а Валентин был мне как брат. Я часто проводила у них праздники, гостила у них и в поместье и в Петербурге... посещала вместе с ними балы и вечера, потому что отец мой часто был в разъездах. В ту зиму, перед рождественскими и новогодними праздниками - я снова приехала к ним, и тогда.... - она вздохнула, и зажмурилась. Вспоминать оказалось тяжелее чем она ожидала, и перед глазами вдруг живо вспыхнула картина. Яркий зимний день за частым переплетом окна, воркотня Оленьки над ухом, а за стеклом... двое молодых людей, в снегу, обнаженные по пояс, борющиеся в снегу и закидывающие друг друга снежками. Она как сейчас слышала их хохот, заглушенный стеклом, но тем не менее слышимый.
Как же хорошо тогда было. Просто. Ясно. Весело. Что же потом с ними со всеми стало. Прошло семь с небольшим лет... и где сейчас они все.. и что ждет их дальше... ни-че-го... Все тогдашние мечтания, надежды, разочарования... какими же они были яркими. И как бесславно все закончилось. От горечи этой мысли ее горло сжалось, и голос дрогнул. - Тогда... я встретила одного человека. Он.... он был приятелем моего кузена, Валентина. Сослуживцем. И... приехал по его приглашению на праздники. Мишель.. я влюбилась с первого взгляда. Как девчонка... собственно и была девчонка... мне тогда было лишь семнадцать лет!!! Он... он казался мне лучшим человеком на земле. Красивым, гордым, храбрым.... И я.... - она коротко вздохнула, и ощутив неожиданный прилив слез к горлу уткнулась головой в плечо Репнина. - Я сделала первый шаг сама. В январе тридцать третьего, уже в Петербурге, на званом вечере в честь моих восемнадцатых именин. Забыв обо всем, что так не положено, что это недопустимо. Но я... призналась ему в своих чувствах. И он ответил тем же. О... я была счастливее всех на свете в то время. Моя жизнь стала похожа на волшебный роман.... Он не подавал мне никаких поводов к недовольству. Ухаживал так красиво и так глубоко.. я чувствовала себя единственной на всем белом свете, и так гордилась им, его любовью ко мне... Нам так многие завидовали, ах Мишель... я была настолько глупа, что гордилась и этим. Чужой завистью.

- Тридцать третий год... был годом счастья. - тихо продолжила Мари во власти своих воспоминаний. Сейчас ей не приходилось ничего додумывать или изобретать, или чего-то утаивать. - Так счастливы наверное могут быть только в восемнадцать лет....  Он..... За этот год он трижды дрался на дуэлях. Из-за меня....  В апреле на пасхальном балу мне сделали весьма двусмысленный комплимент. Я по молодости еще не поняла его, и ничего оскорбительного в нем не увидела, но.... В общем тогда его противник отделался тяжелой раной, но выжил. Но в июле он же, на другом приеме - явился навеселе и... - она зажмурилась - Это было ужасно. Он схватил меня.. при всех. Так грубо... бесстыдно.... притиснул к себе, пытался поцеловать... я думала что сойду с ума! А потом началось такое.... Он... тот кого я любила - тоже был там. Он оторвал от меня нахала, влепил ему пощечину, и снова его вызвал... и дуэль на этот раз произошла прямо там же, в том же доме... точнее в саду. Я видела все из окна. - неожиданно молодая женщина прыснула со смеху. - Наглец попытался отказаться. Сказал что выпил, и потому не в состоянии драться. Но мой возлюбленный не пожелал откладывать дуэль ни на секунду, так и пылал от гнева, и потому в присутствии всех кто там находился - выпил залпом целую бутылку рома, чтобы уравнять шансы. - теперь она уже почти улыбалась, вспоминая тот вечер, и ласково провела ладонью по плечу любовника - Ты можешь себе представить, Мишель, что это была за дуэль?! На шести шагах, почти вплотную! Все мужчины что находились там пытались отговорить его от этого безумия, хоть отложить поединок до утра... Проще было уговорить Неву повернуть вспять. Для женщины дуэль это почти всегда трагедия и страх, но мне... сейчас так смешно вспоминать об этом. Я очень дурная, да?

Отредактировано Мария Соболевская (23-02-2016 01:18:56)

- Да... -молодая женщина вздохнула - Я впервые видела, как убивают человека. Раз - и нету. Секунду назад был живой человек, ругался, сквернословил, хохотал.... а потом - бац, - и падает уже не человек а труп. Так просто.. так быстро.... - она поежилась - С одной только маленькой дырочкой во лбу, словно бы кто-то кисточкой дотронулся. Как-то нелепо, неправдоподобно. Впрочем свой выстрел он успел сделать. И попал, хоть и неопасно, но все же... Было столько крови. Не представляла, что ее в человеке так много, и что потеряв столько крови, человек может шутить, отпускать комментарии, сыпать комплиментами. Его оставили у нас в доме - вначале потому что не могли найти врача, а потом, потому что врач сказал что ему следует пребывать в полном покое. - Мари сжалась, словно от боли - Я... Я нарушила все приличия. Я была в таком ужасе от увиденного, и в то же время в таком восторге, что забыла обо всем. Ночью пробралась к нему, и просидела до утра. Мы говорили. Казалось эта ночь сблизила нас еще больше. На следующее утро он собирался уехать, несмотря на слабость, но тетушка настояла чтобы он остался. Я была опьянена этим, Мишель... ни о чем не думала, ничего не знала, все было так близко, я видела в его глазах такое восхищение, такую безграничную любовь, что тонула в этом с головой. И вскоре... - она зажмурилась и закуталась плотнее в одеяло. Выговорить последнее оказалось труднее всего, хотя это было чистой правдой. Отчего? Оттого ли что воспоминания о волшебстве того безоблачного времени до сих пор сохраняли свою власть? Или скорее от того, что Репнин, услышав эту тяжелую подробность, возможно не пожелает слушать дальше? Как бы то ни было - рассказать было нужно, иначе как подвести к собственно тому, что она хотела рассказать. - Я... я отдалась ему, Мишель. Глупо. Слепо. Опьяненная его любовью, как это бывает только в восемнадцать лет. Веря что весь мир звенит как хрусталь, отвечая на мое счастье. Я была уверена, что он попросит моей руки, и он так и сделал. Мой отец принял предложение с восторгом. Он был молод, родовит, имел графский титул, собственное состояние, не зависящее от состояния его отца, у него были весьма неплохие перспективы для роста в чине - отец ухватился за его предложение обеими руками. Помолвку не оглашали - я в этом отношении оказалась странно суеверна. Об этом знали лишь ближайшие родственники. И полгода - до зимы - были временем безоблачного счастья. - несмотря на то, что она говорила про счастье - голос ее теперь стал затихать, и в нем отчетливо зазвучала печаль. - В декабре случилась еще одна дуэль. Один молодой человек, претендовавший на мое внимание не знал о моей помолвке и добивался моего расположения слишком открыто. Он воспользовался каким-то мелким предлогом, вызвал моего жениха на дуэль, и был убит. Но он оказался сыном какого-то важного чиновника из... не помню откуда. Поднялся скандал, и.... - теперь она говорила медленно и едва слышно - В начале января тридцать четвертого года... как раз незадолго до моих девятнадцатых именин.... моего жениха... отправили на Кавказ.

- Дальше... - Мари подавила желание извернуться и посмотреть ему в лицо. Было так интересно узнать - какое оно у него сейчас. С каким чувством он ее слушает. С осуждением? А может с ревностью? Ей очень хотелось посмотреть, и убедиться во втором. Ведь когда тебя ревнуют это так волнительно, так чудесно! Но она не рискнула, боясь, что выражение любопытства, против воли явно написанное на лице - испортит все дело.
Странно, она ведь с полной искренностью рассказывала сейчас о прошлом. Переживала упоительные мгновения своей первой любви. И вместе с тем - хотела еще и этого мужчину, который был сейчас рядом с ней. Его внимания, его любви, его ревности! Только когда женщина любима она ощущает себя живой. И чем больше мужчин отдают ей свою любовь, свою ревность - тем ярче и полнее жизнь!
Неуместный восторг от этой мысли - что ее возможно ревнуют даже к прошлому - заставил ее немного помедлить, прежде чем она совладала со своим голосом. Потому что до сих пор она говорила чистую правду, а вот сейчас придется играть, играть так вдохновенно и правдоподобно, чтобы ни на секунду не вызывать сомнения. Короткое молчание могло быть сочтено за признак смятения. Потому что когда она заговорила - ее голос казался слегка хриплым.
- Дальше.... Были письма. Ожидание. Постоянный страх. Жив ли он. А вдруг ранен. Или убит... - она передернулась - Страшное время.
Она так говорила - потому что так и должно было быть. Да так и было - первые три месяца. А потом... потом как-то так случилось. Она снова стала выезжать. Балы, вечера, отблески сотен свечей в натертом зеркале паркета, музыка.... тот факт, что где-то далеко звучат выстрелы - как-то не воспринимался душой, хотя умом она иногда об этом вспоминала. В девятнадцать лет, красавица, безо всяких усилий царившая в бальных залах и гостиных, к которой мужчины слетались как мухи на мед. Почему она тогда так быстро перестала тосковать? Потому ли что огонек без подпитки быстро затухает? Что оказалось слабее? Изгасла ли ее память сама по себе - или попросту мысли о том кто был далеко заслонились мыслями о том что было близко? Но она помнила. Помнила сейчас - даже лучше чем тогда. Каждого из своих поклонников. О помолвке с Сергеем объявлено почти не было, и сколько же их появилось, этих соискателей. Ореол ли трех дуэлей, свершившихся из-за нее в течение лишь одного года оказался притягательным для мужчин, или же все дело в том, что становясь год от года все красивее, она в девятнадцать выглядела настоящей королевой.
Она этого не знала. Но знала что так было. И одному из таких поклонников - она тоже дала слово. И была помолвка с Алексеем Соболевским.
Отец ее был в восторге от практичности своей дочери. Ведь правда - к чему вынуждает помолвка? какие права дает? Но - если жених далеко-далеко и неизвестно когда вернется - то чем ему навредит тот факт, что избранница скажет "да" кому-то другому, раз он подходящая партия? Ведь помолвка это не свадьба. Всегда можно отказать второму претенденту. Зато упускать такую партию было грешно. Ведь погибни первый такой жених на войне - если бы он был лишь один, то в каком положении оказалась бы она? Сплетни и шепотки. 
- За год он раза три раз получал отпуск. Долечиваться га воды, а в январе того же тридцать пятого - приехал к нам в Петербург. Мы.... - тут ее голос дрогнул- Снова были вместе. Но.. он как будто изменился. Стал... другим. Более жестким... более насмешливым. Я едва узнавала его.
Потом он снова вернулся туда, а я... я.... - она всклипнула и вдруг разрыдалась навзрыд, сжимая тонкими пальчиками край одеяла.- Я ...через два месяца... . обнаружила, что.... я... жду.....  ребенка...

- Я не знала, что мне делать... Мишель... Совсем не знала. Я была в таком отчаянии... - Мари даже не пыталась утирать струившиеся по щекам слезы. Вернувшись в тот кошмарный март, когда она обнаружила свою беременность, ей даже не приходилось сейчас изображать ужас и отчаяние. Де Грасси вернулся в Париж, а даже если бы и не вернулся - она была достаточно разумна, чтобы понимать что французский посланник, аристократ, чье дворянство пережило обе революции - ни за что не женится на безземельной худородной дворяночке из России, будь она хоть сто раз красавица. Между ними был красивый роман, головокружительная страсть, но жениться? О, тут она себя не обманывала. Тогда, впервые за несколько месяцев она вспомнила про Сергея. Он не писал ей с начала ноября, и такое долгое молчание могло бы означать что угодно, включая и его гибель. Соболевский писал исправно, и был сейчас в крепости Владикавказ.
Что было делать? Сколько месяцев потеряно? Два? Два с половиной? Три? Даже если она каким-то чудом могла бы найти себе партию, и ухитриться женить на себе какого-нибудь простака за то время пока беременность не станет заметна, но где ее искать эту партию? Начиналась масленица. Всего неделя а за ней - Великий пост. Ни балов, ни вечеров, никакой возможности встречаться с мужчинами в тех охотничьих угодьях, которые были ей знакомы. И к тому же, даже если кто-то соблазнится ею настолько что потеряет голову, и немедленно женится.... Это надо было сделать быстро, чтобы ребенка можно было выдать за недоношенного. Да и как его выдать - любой врач определит что это не так, и с тем бОльшей вероятностью, чем больше времени она потеряет. И к тому же - как быть с ее честолюбивыми планами, на титул, состояние, где гарантия что этот ново-найденный поклонник будет столь же родовит и богат, как Воронов или Соболевский? Перебрав тогда в уме все эти доводы она решилась на отчаянный шаг, и призналась во всем отцу. Практичный немец, делом всей жизни которого было поставить на ноги и  чтобы выгодно пристроить свою дочь едва не закатил ей оплеуху за то, что она своим поведением поставила под удар все то, к чему он стремился, но все же одумался.
Ничто еще не было потеряно. В конце концов у нее было целых два шанса - и один стоил другого. И выпросив на службе отпуск, он, не дожидаясь начала Сезона повез дочь в Пятигорск, рассудив, что там, на месте, гораздо проще будет узнать - куда девались оба ее жениха, и устроить срочную свадьбу.
- Я... я поехала к нему. - наконец тихо продолжила молодая женщина. - К нему... на Кавказ. Он мог спасти меня от позора. Он же любил меня. Но...
Но приехав в Пятигорск и послав запрос в отделение тылового штаба, она получила известие от которого вначале воспарила в небо от радости. Воронов был здесь! Здесь, в Пятигорске! В госпитале, после тяжелых ранений ей сказали, но он был здесь! А значит... значит надо было бежать к нему. Обвенчаться хоть у больничной койки, благо с этой войной и романтическим складом умов большинства девиц подобные венчания не были редкостью.
И она побежала.
О том, что произошло потом не хотелось и думать.
Она не помнила как добралась до дома. Ужас был так велик, что она тряслась в объятиях отца до самого вечера. Жуткий, обожженный кусок вывороченного, в кровавых сгустках мяса, отвратительная вонь повязок, тяжелый хрип прерывающегося от боли дыхания. И это - та стремительная,  хищная птица, опасная в своей грации, чарующая в своей сдерживаемой силе, это - то крепкое, безупречное тело, обнимавшего ее мужчины, это - тот на плече у которого она засыпала, кто играл ее волосами, носил ее на руках... и ласкал.... И это - он?
Она не хотела в это верить тогда. Не хотела и не могла. Это было что-то чужое. Отвратительное настолько что при одном воспоминании об этом зрелище ее начинало колотить а к горлу подкатывала тошнота. Ее рвало, и казалось во рту остается запах отвратительной, гниющей жженой плоти.
Этот вариант больше не годился. Ни на что кроме ночных кошмаров. Никогда - как решила она тогда. Ведь оставался же и второй вариант? Мари в тут же вечер написала Соболевскому, который примчался через неделю. Не в состоянии поверить своему счастью, светившийся изнутри несмотря на всю свою сдержанность. Она стала его женой через неделю.
Только вот как объяснить разрыв? Сказать, что она бросила человека только из-за того что его изуродовало? Из-за того что ее обуял ужас и отвращение, настолько, что она не смогла бы подойти к нему, даже для того чтобы принять его последний вздох? Нет.
Медальон. Спокойный, бесстрастный взгляд. "Отпусти меня, Мари."
Ее тело сжало будто пружину, оно напряглось, задрожало, и где-то внутри повернулась острая боль. Да, я предала тебя. Но ты! Какое право ТЫ имел предавать меня!?Ты был моим! МОИМ!!!!  И неожиданно вскинув голову приподнялась, и посмотрела в глаза Репнину. Ее голос стал четким и ясным, словно бы она выкладывала собственный обвинительный приговор, и бросает этим вызов тем, кто ее приговорил. От сознания того, что сейчас она откровенно лжет, и клевещет на человека которого сама же предала - горло ее сжималось, но дикая ненависть и ревность вновь всколыхнувшиеся в душе не давали отступить, каким-то странным приливом отчаянной решительности.
- Он стал чужим. Совсем чужим. И он насмеялся надо мной. Сказал, что таких дурех как я на свете много, а жизнь у него только одна, чтобы расплачиваться ею за каждую совершенную глупость. Я верила в его любовь, Мишель! Никто не любил меня так, как он, пока он был рядом. Но он уехал, и все закончилось. Я вышла от него, чтобы никогда больше его не видеть. Вот какова была моя первая любовь. Ты спрашивал почему я потребовала от тебя клятвы, что ты никогда не будешь драться с моим мужем? Потому что тогда граф Соболевский спас меня. Он женился на мне. Через неделю после того как.... тот.... первый.... - ее горло сдавило окончательно, и она замолчала.

Отредактировано Мария Соболевская (01-03-2016 14:49:30)

Молодая женщина лишь покачала головой, и снова уткнулась в его плечо, словно растеряв все силы, и будучи не в состоянии произнести ни звука. Слез больше не было. Глубокий, какой-то судорожный вздох, словно детский всхлип после плача обжег обнаженное плечо молодого человека, все еще мокрое от ее слез, и она затихла, прикрыв глаза, и застыв под одеялом. Глухой голос Репнина, голос в котором звучала неприкрытая ненависть - сулил полное исполнение стихийно возникшему, родившемуся точно молния плану. Однако сразу на такой вопрос отвечать не следовало. Иначе она покажет этим что намеренно раскрыла имя. Обесщеченная, опозоренная, брошенная девица не осмелится назвать имя своего обидчика. От жгучего стыда, от бессилия.
От безнадежности.
Нет.... ему придется изрядно потрудиться, чтобы вытянуть из нее это имя. И тем больше злости накопится в нем к "этому негодяю".

- Нет... -едва слышно прошептала она, отворачиваясь - Нет.... Что тебе с этого, Мишель... Не вороши прошлое...

Мари следила за молодым человеком, завернувшись в одеяло и сидя в кровати прижимаясь спиной к высокому изголовью. Реакция Репнина превзошла ее самые смелые ожидания, и глядя на него расширенными глазами, она молчала, не зная, что и как вставить в эту бурю гнева. Его порывистые движения, расправа с бутылкой, халат, который он не сразу надел, и потому ходил по комнате совершенно обнаженный, являя этим взгляду Мари истинное наслаждение - все это было полно такой неподдельной искренности, что Соболевская даже пожалела о том, что затеяла такую эскападу именно с ним. Только теперь ей пришло в голову, что вздумай Мишель вызвать Воронова на дуэль, то много ли будет шансов у него, с ног до головы светского человека - против боевого офицера, прошедшего в кавказской мясорубке пять лет, причем не отсиживаясь по крепостям. Ей стало страшно. Действительно страшно, до холода, до дрожи. Что если Сергей попросту убьет его?!!!! И представив себе Репнина распростертым на земле, безжизненным, с волосами, слипшимися от крови и жуткой дырой во лбу - совсем как тот, которого Воронов практически на ее глазах хладнокровно пристрелил в июле тридцать третьего года - она сжалась от ужаса, почти перестав дышать. Она бы с наслаждением пристрелила бы Сергея собственноручно, и не считала бы что согрешила. Но мысль о том, что на ее совести окажется смерть Репнина... да и вообще, что он, такой молодой, пылкий, красивый, может....
Что я наделала! Что я наделала, Господи...
Она уже не соображала - куда это он отправился и зачем. Когда его шаги затихли на лестнице, она соскочила с постели и принялась лихорадочно одеваться. Это оказалось нелегким делом. Детали гардероба были раскиданы по всей спальне, панталончики ей пришлось снимать с самого верха столбика кровати, причем она совершенно не понимала как они туда попали. За туфелькой - полезть под кровать. Руки тряслись, натягивая платье она слишком сильно потянула лиф и целая полоска кружева отпоролась и провисла. Проклятье, проклятье, быстрей! Надо успеть убежать до того как он вернется..... Пальцы дрожали, пуговицы застегивались с третьей попытки, и когда дверь открылась - она обернулась к двери - растерянная, полуодетая, с растрепанными, распущенными волосами, и с выражением такой неподдельной паники на лице, которую не смогла бы изобразить даже специально.
- Мишель.... Мишель, прости меня... я.... - она путалась, сбивалась, его страшные слова напугали ее еще больше, глаза снова наполнились слезами, сдавливая горло - Я не должна была всего этого тебе говорить! Ты хочешь отомстить, да? Нельзя, нельзя!!!!! Пожалуйста, пожалуйста... разреши мне уйти сейчас, и давай больше никогда не будем о нем вспоминать. Это прошлое, прошлое!!! Оно не имеет значения сейчас!!!

Мари прижалась к плечу молодого человека, обняв его так крепко, словно боялась, что он вот-вот растворится в воздухе. Ее трясло, от мысли о том, чтО она чуть было не натворила становилось дурно. И вместе с тем, от глубокого облегчения, что удалось вовремя остановится, что беды не случится, что ее страшный, эгоистичный порыв, который мог бы погубить Мишеля - к счастью - пресечен - у нее подкашивались ноги.
Да. Она отомстит. Отомстит обязательно. И это будет просто. Отправить его на Кавказ. Что может быть проще, учитывая кем теперь был при штабе Отдельного Корпуса ее муж. Но только не Мишель.... Она не могла потерять его. Она уже потеряла Сергея, который больше никогда не будет принадлежать ей. Она не могла потерять еще и этого, так любившего ее мужчину. Ведь кто, кто любил ее больше - вот сейчас, особенно сейчас? Когда она одна, когда даже мужа нет рядом, когда Сергей...
Мысль едва не заставила ее завопить, и молодая женщина замотав головой крепче прижалась к груди Репнина, зажмурившись и уткнувшись в него лицом, в отчаянном желании завизжать, и визжать громко, надрывно, целую вечность, чтобы прогнать этим из головы, из сердца, из мыслей, это имя которое словно назойливая болезнь, вспоминалось вновь и вновь, со странным болезненным постоянством, с каким язык поневоле то и дело нащупывает во рту больной зуб, хоть это и прикосновение и причиняет боль.
Она так и не покинула дома Репнина в ту ночь.
И лишь под утро, в мелком сером дожде мартовского рассвета упросив своего любовника вызвать для нее закрытый экипаж, она едва нашла в себе силы распрощаться с ним, и отправиться домой.
А дома - бросилась на постель, закуталась по самые уши, и велела занавесить окна наглухо, не желая пока вставать, что-либо делать и куда-либо идти.