Наутро все происходившее ночью показалось тягомотным сном. Нога все еще болела, но уже гораздо меньше, и Воронов поутру направился первым делом в казармы на Кавалергардскую. Пришлось дожидаться больше двух часа прежде чем ему вручили отпускное свидетельство, убедился что часть роты распущена по отпускам, часть перешла на гарнизонное содержание, забежал в лазарет поглядеть на больных привезенных ими из Польши, распрощался с Юркой Шишкиным, который ходил за ним повсюду как привязанный, наскоро перекусил в казарменной столовой разваренной до полного обезвкусивания гречневой кашей с несколькими волоконцами жесткой как подошва говядины, и уже к часу пополудни выехал из столицы.
Ранняя весна - промозглый и сырой день, больше похожий на поздний вечер, низко нависшие тучи из которых вот-вот казалось хлынет дождь, голые деревья по сторонам дороги, растаявший снег превратился в непролазную грязь, всего этого было бы довольно, чтобы впасть в уныние.
Любому.
Да только не Воронову. Поистине стоит уезжать для того чтобы вкусить - какое блаженство приносит возвращение.
Домой. Странно - домом он сейчас считал не собственное поместье а дом Корфа - где его ждала Анна.
Все сейчас отошло на второй план. И ее странно изменившиеся письма. И неприятные намеки Мари. Абсолютно все. Даже погода - неприятно напомнившая польские туманы и хмурые небеса - не имела значения. Он гнал лошадь так, что она летела как на крыльях. Полы шинели хлопали у него спиной, волосы трепало ветром, он то и дело отирал рукавом слезящиеся от ветра глаза, и временами ловил себя на том, что смеется. Неизвестно чему. Просто - смеется. Взахлеб. От полноты ощущений, от бешеного галопа, от нависшего неба, от ощущения что он возвращается, возвращается к ней!
Когда до поместья Корфа оставалось не более получаса - внезапно потемнело еще сильнее, а потом "разверзлись хляби небесные" и хлынул проливной дождь. Дорога в момент залилась водой, лошадь летела разбрыгивая ее словно мифический левиафан, а всадник в развевающейся шинели, прижавшийся к ее шее и понукающий ее мчаться быстрее, еще быстрее, с горящими глазами и какой-то бесшабашной улыбкой на губах походил на какого -то само воплощение Борея, зачем-то принявшего облик человека.
За сплошной стеной дождя сырцовое ответвление от основного тракта можно было бы не заметить, если бы он не наездил по этой дороге осенью немалое количество верст. Он свернул, и помчался дальше, благословляя неведомого предка Владимира за то, что тот с истинно немецкой практичностью - не оставил как прочие помещики - дорогу в ее первозданном виде, и она - в отличие от прочих проселочных дорог, в том числе и тех что вели к богатым поместьям - не превратилась в полную грязи и рытвин непролазную колею.
Вот и дом за поворотом дороги, в голых черных стрелах понасаженных вокруг тополей, с куполом бельведера над крышей, тепло светящимися окнами, еще бы в такой пасмурный день свечи зажигают рано.
Лошадь заржала у чугунного витого литья ворот, и привратник закутанный по самые уши в надвинутом на глаза картузе выполз из каморки чертыхаясь, и поминая недобрым словом того, кого черт принес в такую погоду. Но увидев лошадь, которую нетерпеливый всадник то и дело поднимал на дыбы, словно бы не в силах ни минуту оставаться без движения - отворил ворота без возражений.
Воронов пронесся мимо него, бросив вместо привествия невразумительное "Эгеееей". Привратник повертел пальцем у виска ему вслед и принялся запирать, а молодой офицер уже осаживал лошадь у крыльца. Навстречу выглянула чья-то физиономия
- Прими! - крикнул он, спрыгивая с седла, и не глядя кто это был - вместе с хлопком по плечу вручил полтинник, и почти бегом взбежал по ступенькам

Войдя в холл Воронов торопливо сдирал с себя промокшую насквозь шинель, застревая в рукавах, потому что и мундир под ней был влажным, и два слоя мокрого сукна никак не хотели разлепляться. Содрав наконец этот отвратительный промокший кусок ткани повернулся было, чтобы сбросить его на руки Анфисе, когда в коридоре выходившем в холл раздались быстрые шажки, мелькнул светлый силуэт, его глаза радостно вспыхнули при виде Анны выбегающей из коридора.
Она! Она действительно бежала, бежала со всех ног. Да к черту все приличия, разве ж мы не помолвлены?! Он распахнул объятия, и когда она бросилась ему на шею - обхватил ее за талию, приподняв ее ноги от пола и закружил, закружил по холлу словно в каком-то быстром, беззвучном вальсе, так, что ее платье шлейфом скользило за ней по воздуху. Кружил, и не мог оторвать взгляда от ее сияющих глаз, не замечая что улыбается как мальчишка вырвавшийся в первую в своей жизни увольнительную. Кружил, и не мог заговорить - да что значили слова!
Анфиса смотрела на них вначале круглыми от удивления глазами а потом - в умилении поджав губы и сложив брови домиком, откуда-то в холл вышла еще и здоровенная фигура Агафьи, а он все не мог остановиться, потому что вся эта сумасшедшая скачка, этот бешеный галоп сквозь потоки дождя - был путем к ней. И вот она! Тут! Какие там письма, какие там слова - его переполняло таким опьяняющим теплом, что он не чувствовал ни мокрого мундира, ни то как оскальзываются на мраморе подошвы мокрых сапог.
- Анна.... Анна..... - бессвязно, нелепо, но какая же мягкая музыка была в этом имени. Он повторял его как завороженный, и остановился лишь когда у него окончательно закружилась голова, остановился и приподнял ее за талию на согнутых руках так, что смотрел на нее теперь снизу вверх, смотрел сияющими глазами и никак не мог насмотреться

Воронов рассмеялся, тряхнув головой так, что с мокрых волос полетели брызги и потерся виском об ее руку словно большой кот.
- Ручаюсь, больше мне не потребуется. И.... - неожиданно его глаза блеснули и брови чуть сдвинулись. Нет, конечно ничего плохого случиться не могло, она бы ему написала, да и не светилась бы сейчас так безмятежно. Но все же он уехал, оставив Владимира в таком состоянии что ни один врач бы не поручился за его выздоровление, хотя сам верил в это несокрушимо - Анна, а как Владимир?
- Сейчас сам убедишься - раздался от двери голос хозяина дома и сам он показался на пороге, сияя как зажженная лампа при виде этой встречи. За его плечом стояла и Даша, с теплой улыбкой глядя на Анну и Сергея.
глаза Воронова блеснули, он бросив на Анну быстрый заговорщически веселый взгляд оставил ее руку и в два шага оказавшись рядом с другом, который впрочем и сам уже шел навстречу - сгреб его в охапку.
- Корф! Жив, чертяка, жив! - он отстранился, оглядев его с головы до ног и снова обнял, словно убеждаясь что это он а не какое-то привидение, что твердый, материальный, не наваждение какое-нибудь. И что на ногах стоит твердо, и вообще выглядит превосходно!
Владимир со смехом обнял друга в ответ, и точно так же оглядел его, смеясь
- Да тебя выжимать можно!
- Только посмей отдать меня своей прачке - пригрозил Воронов и отпустив его склонился к руке хозяйки дома - Баронесса, вы как всегда очаровательны.
- Добро пожаловать, граф - улыбнулась Даша в ответ и заметила - Но однако я настоятельно присоединяюсь ко мнению Анны. Вам следует немедленно обсушиться, если вы не хотите подхватить простуду.
- Ваше слово- закон - с полушутливой галантностью отозвался молодой офицер, и снова завладев рукой Анны поглядел на Владимира.
- Корф, я буду очень нахальным если заявлю что снова надеюсь на твое гостеприимство?
- Ты будешь очень нахальным, если посмеешь от него отказаться. - фыркнул тот - И поскольку ты опять без багажа... прямо из казарм, верно? Еще бы, не стоило быть ясновидящим, чтобы предположить, что вернувшись из похода ротмистр в первую голову помчался к своей невесте, а не заботился о гардеробе - То тебе следует воспользоваться не только моим гостеприимством но и содержимым моего шкафа, причем незамедлительно!
- Это заговор !- воскликнул Воронов - Вы трое сговорились? Ну хорошо же!  Только имейте в виду - избавиться таким способом от моего общества вам удастся очень ненадолго! - он с улыбкой поцеловал пальцы Анны и выпустив ее взбежал по лестнице, хорошо помня куда надо идти, и с фамильярностью боевого друга не предполагая даже - а зная - что его тут ждали и та же комната будет к его услугам.

Переодеться и вправду было необходимо. Благо в бывшей комнате Корфа еще стоял шкаф с его одеждой - видимо благодарение Богу гардероб баронессы был достаточно обширен и одежде самого Владимира частично приходилось оставаться тут. Ну или его друг оказался достаточно предусмотрителен, потому что уже в который раз Воронов являлся к нему налегке, и по первости - до того как успевал съездить к себе - не имел иных возможностей кроме как позаимствовать одежку у друга. Впрочем боевое товарищество еще и не к такому приучило, причем так давно, что даже благодарить за предоставляемую услугу было нелепо, потому что это была не услуга а нечто совершенно само собой разумеющееся с точки зрения обоих. Благо оба были одного роста, почти одинакового сложения, и Сергей мог не бояться что будет похож на чучело. Но сбросив влажную одежду и обтеревшись насухо когда принялся переодеваться в сухое - поневоле скорчил гримасу. Он ведь даже будучи в отпуске постоянно ходил в мундире. А теперь впервые за...... он не знал -сколько лет пришлось нарядиться в штатское. И если рубашка и штаны были безлики, то натягивая на себя темно-серый сюртук он чувствовал себя как скаковая лошадь которой надевают на шею гужевой хомут. Оставалось лишь благодарить провидение за то, чт Корф, так и не желавший отвыкать от прошлых привычек носил сюртуки строгие, полувоенного покроя вместо вошедших в моду жутких чудовищ с рукавами буфами, подчеркнуто зауженой талией и "ласточкиными хвостами" самых что ни на есть дурных расцветок.
Пять минут не пять, но чуть больше чем через десять минут Воронов уже был внизу, где с удовлетворением сразу же нашел Анну. Дом был полон гостей - и - странное дело, снова встретившись с Волконским и Елагиным - он совершенно не вспомнил то, как видел их в последний раз, когда привез Корфа домой. Зато вспоминал их же на Рождество, и с удовольствием слушал их перебранку, был немногословен и почтителен с Демидовой, с некоторым любопытством присматривался к Корфовой теще, которую до тех пор и видел-то лишь на свадьбе, но все это было не особенно важно.
А важным было то, что обед, тянувшийся неимоверно долго наконец закончился. Владимир многозначительно погрозив другу пальцем увел куда-то жену, Волконские и Елагин остались пить послеобеденный чай, и Воронов, посчитав что на этом официальные церемонии закнчились - сослался на усталость с дороги и вышел из столовой - будто бы к себе. А на деле лишь подкараулил Анну в холле и осведомился - когда ей будет угодно ему сыграть. Девушке не пришлось повторять намек дважды - уж очень многозначительный взгляд был брошен им за окно в сторону где за серой хмарью дождя был парк, а в парке - театральный павильон. Снова переобуваться - вновь в свои едва успевшие просохнуть сапоги и натягивать шинель, которую за эти полтора часа все же успели просушить перед камином. И дождаться Анну.
В театре было почти темно, все так же пахло затхлостью и сыростью - как в любом нежилом помещении особенно после зимы, но для него эта тьма была исполнена уюта. И едва дождавшись когда она закроет за собой входную дверь - боковую, для актеров - он заключил ее в объятия.
- Вот! Вот об этом я мечтал едва только попал в эту чертову Польшу! - шепнул он и нимало не стесняясь склонился к ее губам.

- Ничего кроме самой дороги - Воронов прижался щекой к ее макушке, и не думая выпускать ее из объятий, и приобнимая одной рукой за талию медленно гладил пальцами второй по теплому затылку, и узлу светлых волос. Ну что за мода так скалывать волосы, а так хотелось бы зарыться в них, пропустить пряди меж пальцев.... Ничего.. успеется... обязательно - Было такое ощущение что все силы природные решили сговориться и задержать нас. Представляете себе - в начале марта попасть в самую настоящую метель, да еще посреди чиста поля. Почти такой же нонсенс как эти отвратительные теплые ветра в кракове от которых подтаивали сосульки и обрушивались потом в самых неподходящих местах. От таких сосулек у меня за месяц пострадало больше людей чем в мелких стычках с местным хулиганьем, которые они там называют повстанцами. Говорят Людовик Десятый отправляясь в поход во Фландрию собрал огромную армию, и - завяз в грязи посреди дождей, не имея возможности ни двигаться вперед ни вернуться назад. Острословы того времени немедленно окрестили сие знаменательное действо "Грязевым походом". Так вот и у меня было ощущение что я участвую в таком вот грязевом походе, оставалось только благодарить небо за то, что на моем попечении было всего пятьсот человек и еще больше лошадей впридачу.
Он с улыбкой коснулся губами ее волос и посмотрел искоса сверху вниз
- Ну а вы? Как вы провели это время? Надеюсь не слишком скучали?

Подруга? Уж не про Мари ли она говорит? В том что Мари может очаровать кого угодно Воронов не сомневался, и вздохнул с облегчением услышав что она по крайней мере была к Анне добра. Хотя по сути, узнав в ней соперницу могла бы причинить много неприятностей, не говоря уже о том что могла бы наговорить такого что навсегда бы отвратило от него Анну. Неужели у Мари все же нашлось для нее столько великодушия? Или был какой-то другой смысл? Или речь вообще не о ней? Выяснить-то легче легкого, всего-то и спросить - как зовут это чудо природы. Но что если Анна назовет ее? Тогда.... тогда придется рассказать ей - кем является ее подруга. Собственно рассказать это в любом случае надо, но это повлечет за собой как минимум довольно тяжелый разговор, а сейчас его гораздо больше беспокоило другое. Успеется еще расспросить и рассказать про Мари, а сейчас...
- Женщины как правило легко дожидаются мужей из долгой отлучки в том случае если у них имеется адюльтер, который не позволяет скучать, и исключения вроде вас, Анна, для которых подобная мысль - недопустимая дикость - невероятно редки. - он коснулся ее лба губами и чуть отстранившись посмотрел на нее сверху вниз уже без улыбки, то так мягко как только мог - Вы все еще сердитесь на меня? За ту историю, которая так вас напугала и впечатлила? Про Безенги и пятерых дезертиров.

- Письмо... Ох, Анна, причины у моей печали были разные, но это может подождать..... а для начала... - Воронов огляделся вокруг и только теперь сообразил что они все еще стоят у дверей в боковом коридорчике - как вошли так и не двинувшись с места - Пойдемте сядем. В креслах уж во всяком случае удобнее. - он приобнял ее за талию и повел по коридору, пытаясь понять с чего начать - с письма ли о котором она заговорила сама, объяснить страшную ассоциацию которую оно у него вызвало, и как это сделать не обидев ее... или все с того о чем он уже начал... В любом случае поговорить придется обо всем, но... ай, какая разница.
- Понимаете.... дело не только в жестокости войны и в каком-то конкретном моем поступке. - медленно и негромко говорил он, пока они шли по коридору, и когда вышли на сцену - усадил ее на круглый табурет у рояля и опустился на пол у ее ног. Во-первых потому что другого сиденья на сцене не было, а во-вторых эта поза позволяла ему быть куда ближе к ее ногам чем сидя в соседнем кресле. И смотреть снизу вверх на едва видимое в густом полумраке ее лицо тоже было хорошо. А еще можно было держать ее руки в своих ладонях, и это было хорошо. - Вы.... вы такое светлое, такое доброе существо, что не можете даже представить себе что бывают люди и иного склада. А между тем я не знаю никого похожего на вас, но хорошо знаю многих других. Да и себя самого в частности.
Он опустил голову, разглядывая пальцы, а потом вскинул на нее глаза, и произнес тихо
- Анна, я ведь не добрый человек, я говорил вам это. Я достаточно жесткий человек по самой своей природе, и многое из того что вы расценили бы необъяснимой, непонятной жестокостью для меня - совершеннейшая правда жизни. Вы узнали какую-то одну историю, а историй подобного рода за мной немало и не только во время войны.

Отредактировано Сергей Воронов (26-12-2015 13:18:49)

- Заслужили или нет, возможно по большому счету я и не имел права судить. Но... знаете война учит полагаться лишь на себя. Когда приучаешься решать все проблемы сам, а собственный клинок является истиной в последней инстанции. Я привык прорубать себе дорогу через любые трудности, а уважения к человеческой жизни во мне нет ни на грош. - он спокойно пожал плечами и чуть улыбнулся, словно извиняясь - вот так оно и есть, что поделать. - Я как-то говорил вам. Лишь пятеро человек во всем мире имеют для меня важность. За этих пятерых я готов на что угодно, и они для меня - величайшая ценность. Важна жизнь моих людей - моих солдат за которых я отвечаю. И это - все. Убить человека для меня не труднее чем прихлопнуть муху, если он - по моему мнению - этого заслуживает. Даже если за это полагается взыскание, трибунал или эшафот.
Воронов помедлил
- Вы очень добрый и светлый человек, Анна. Вы не видите тьмы или зла в тех кто вас окружает, потому что в вашей собственной душе нет ни тени ни того ни другого. Я.... поймите я не "думаю" что ваше отношение ко мне изменится. Я - надеюсь на это.
Он посмотрел в ее непонимающие глаза, которые вот-вот могли наполниться так хорошо знакомым ему выражением детской, непонимающей обиды - что он поспешно замотал головой
- Поймите. Я надеюсь, да, что ваше отношение ко мне переменится. Без понимания нет любви, и я хочу надеяться, что когда-нибудь вы научитесь понимать меня. Потому что сейчас - выглядя в ваших глазах априори добрым и благородным я боюсь, что однажды этот образ разобьется вдребезги от какой-нибудь очередной моей выходки, которая покажется вам чудовищной. Ваше письмо ... в нем было столько страха. Вы готовы были поверить тому что меня оклеветали, что ваш благородный рыцарь неспособен на подобный поступок - в это поверить вам было легче чем просто принять то, что да, я действительно способен на подобное - причем без тени сомнений или колебаний. И я надеюсь, что ваше отношение ко мне изменится именно в этом ключе. Что вы не будете пытаться идеализировать меня а просто примете таким каков я есть. - он неожиданно усмехнулся - Несколько раз разные люди, и Корф том числе - говорили мне, что я по природе - хищник. Так оно и есть.

- Если бы я был в этом уверен - вы полагаете я был бы сейчас здесь? - Воронов едва уловимо улыбнулся, вскинув бровь, и подавшись вбок устроился поудобнее у ее ног, и склонил голову опустив ее виском на ее колено - Вовсе нет. Я... наверное не умею объяснить толком то, что чувствую. Получается сумбурно, многословно и косноязычно. Понимаете... любовь  - как и человек, не бывает однозначной. Часто, первой любви свойственно идеализировать возлюбленного. Не видеть его пороков, зато приумножать его достоинства. Видеть в любимом идеал, лучшего из всех людей на свете - как вы часто это говорили. На деле... на деле это опасно тем, что когда жизнь раз за разом снимает с этого идеализируемого человека шелуху, и выставляет его в истинном свете - то любовь к нему может рассыпаться в прах. Знаете чего я боялся тогда, когда получил ваше письмо, о том случае? Боялся, что вы, считающая меня добрым и благородным человеком, незапятнанным и честным - узнав о таком жутком на ваш взгляд поступке - ужаснетесь. Не поверите. Собственно я был прав - каждая строчка этого послания кричала "Скажите мне что это не правда, вы не могли, не могли..."
А ведь я мог! И сделал. Это открытие причинило вам боль. А сколько еще  их будет, таких открытий. Поэтому я хочу лишь чтобы вы не пытались меня идеализировать. Не видели за мной достоинств которых у меня нет, и не закрывали глаза на недостатки. Иначе подобные же открытия будут ранить вас раз за разом тем сильнее - чем отчаяннее вы будете сопротивляться. Я ведь всегда был с вами честен, Анна, хотя вы почему-то считали что я намеренно очерняю себя. Это не так. Я просто говорил вам откровенно - и говорю сейчас. Что бы не случилось дальше - оно не стало бы для вас неприятным сюрпризом. Я солдат, не больше и не меньше. Я почти не умею прощать, мне чужда жалость ко всем, кто не входит в число тех, кого я вам перечислил, и часто жесток к тем, кто этого заслуживает. Понятие "доброта" для меня имеет сугубо прикладное значение - лишь по отношению к тем, кто мне дорог - и больше ни к одной живой душе. Я хочу чтобы вы не просто знали, но и приняли это. Восторженная идеализация юности может быть ранена, разбита разочарованиями. А я не хочу, чтобы вы во мне разочаровались лишь потому что отказывались принимать мои слова на веру. Понимаете?

Отредактировано Сергей Воронов (27-12-2015 21:31:00)

Воронов вздрогнул, словно от удара, и поднял голову, глядя в ее глаза с каким-то новым для нее выражением - почти ужаса в глазах. Брови, дрогнув в какой-то непонимающей судороге сошлись к переносице, лоб изломало, он медленно выпрямился, не отрывая от нее взгляда.
Что за... Да за кого она меня принимает? Что за... "экзамен"... Господи... Неужели из всего что я ей говорил - она не поняла ни-че-го!!!!  Утверждает что любит, но при этом не слышит и не воспринимает ни единого моего слова! Неужели я настолько косноязычен что.... что это за "экзамен"... "мое поведение"... "как должна себя вести".... "какой нужно быть"... это как же надо извратить в своем восприятии мои слова, что то, что я имел в виду о ее отношении она воспринимает как осуждение собственному поведению?!  И она.... она... "какой нужно быть".... думает о том какой ей нужно быть, чтобы соответствовать каким-то моим ожиданиям? Нужно быть.... то есть изобразить для меня видимость.... ПРИТВОРИТЬСЯ???
Он молчал, и его лицо медленно бледнело по мере того как странное напряжение разливалось по его шее и плечам, словно бы обращая их в камень.
Господи... девушка, которую я считал такой искренней, честной и открытой- оказывается все это время думала какой ей надо выглядеть? Обдумывала свое поведение, свои слова....  Господи, зачем..... Выходит...  все это время... ВСЕ? Но....
Неожиданно он вспомнил ее письмо. Строчки которые обдали его ледяным холодом. Это многократное "я вас люблю" щедро рассыпанное среди абсолютно пустого, безликого, текста, с такими тщательно обдуманными формулировками, гладенькими... неживыми.
Какой я должна быть...
Догадка, внезапная, ослепительная, вспыхнула в мыслях, словно решением сложнейшего уравнения, таким простым сопоставлением, что он едва не взвыл в голос, и лишь прошептал, едва слышно, не отрывая от нее расширившихся глаз.
- Бо-же  мой....  Какой же я идио-от....

- Господи, какой же я дурак... - медленно повторил Воронов, все еще не в силах овладеть собой от мелькнувшей у него догадки, которая от ее молчания превращалась в уверенность. - Я ведь должен был догадаться раньше! Так вот что было в вашем последнем письме. В этом письме, которое меня так.... Страх! Причем страх совсем не того рода, как мне тогда показалось. Страх, неуверенность и отчаянная попытка изобразить что-то, что по вашему мнению я от вас ожидал! Вот почему ваше письмо было таким пустым, а столь многочисленные слова "я вас люблю" выглядели так, словно вы пытались убедить в этом сами себя. Не себя вы хотели убедить, а меня! - он протянул руку, и приподнял ее голову за подбородок, желая заставить посмотреть себе в глаза, и продолжил еще тише - Это так? Вы боялись что задели меня когда получили мой ответ, и поспешили загладить то, что почему-то посчитали своим промахом, загладить, изобразив идеальное с вашей точки зрения послание, которое должно было меня успокоить. Только и всего!

- Анна... Правильно - писать, как и говорить - то что думаете, и что чувствуете - Воронов подался вперед и очень осторожно провел согнутыми пальцами по ее щеке - Потому что неискренность... худшее из оскорблений! Вам никогда не удастся соврать или притвориться так, чтобы я этого не почувствовал. Я... я почувствовал в вашем письме фальшь, но не мог понять - что было ее причиной. Решил, что вы разочаровались во мне, но боитесь признаться в этом сами себе и твердите "я вас люблю" словно желая убедить в этом сами себя, так же тщетно как если бы пытались руками сдерживать лавину. На самом же деле... - он чуть помедлил и продолжил полувопросительным тоном, но медленно и тихо, не то спрашивая не то утверждая, внимательно вглядываясь в ее глаза, словно ища в них ответ - И не только в письме, выходит? Судя по вашим словам... Получается вы почти постоянно думаете лишь о том - как будете выглядеть в моих глазах. И пытаетесь придумать себе какую-то правильную манеру поведения, которая соответствовала бы по вашему мнению - моим ожиданиям? Которые - как вам кажется я к вам предъявляю....Ведь так?

- Господи, Анна... - Воронов вздохнул и едва уловимой спокойной улыбкой, опустил голову ей на колено - Какой же вы еще ребенок. По сравнению с вами я иногда чувствую себя стариком. А ведь это мне следовало бы упрекнуть вас в недоверии. Я ведь не боюсь открывать вам самые темные стороны своей жизни, вы об этом не подумали? Хотя - чего бы мне стоило изобразить безупречного рыцаря из французских романов? Эту роль я хорошо знаю. Тем не менее я не пытаюсь думать о том - как бы мне получше притвориться, чтобы соответствовать вашим ожиданиям. Не пытаюсь, потому что доверяю вам. Выходит я не заслужил такого же доверия? - он не поднимая головы притянул к себе ее руку, коснулся губами пальцев и приложил ладонь к своей щеке - Никогда не пытайтесь думать о том, "как я себя веду" или "какой мне следует быть". Я чувствую фальшь, в голосе и в руке тех, кто мне дорог. Даже на расстоянии, даже в письмах. И могу наделать страшных глупостей, не понимая в чем причина. От вашего письма я на стенку лез, чувствуя, что с ним что-то не так, и не понимая что именно. Словно бы его написала не моя Анна, а какая-то институтка понадергавшая правильных и обдуманных фраз из какого-нибудь пособия по хорошим манерам. Что угодно можно было вообразить себе от такой метаморфозы... - он помедлил и поднял голову, с улыбкой глядя на нее снизу вверх - Знаете, что я подумал о вас, в те, первые ночи, когда мы только познакомились?

Отредактировано Сергей Воронов (28-12-2015 18:11:37)

- Прогонял, потому что не выношу когда кто-то видит меня слабым. Потому что знал, чего могу наговорить в бреду, и не хотел чтобы кто-то это услышал. - спокойно произнес он, не поднимая головы. - Корф это знает, потому и позволил мне остаться одному, навязчивая забота для меня хуже прямого вреда. Но вы... с вами было по-другому. Мне понравилось, что вы хоть и попытались разыграть роль сиделки - очень быстро стали мне не сиделкой а собеседницей. Помогли скоротать те ночи за беседой, шутками, разговорами о Надежде, о чем угодно - не пытаясь изображать лицемерного сочувствия которое полагается нацеплять на себя у постели больного. А еще.... - Воронов поднял голову, и посмотрел на нее спокойным, долгим взглядом, без улыбки - Еще я подумал что вот - редкая девушка. Честная и искренняя, которая не боится высказывать свое мнение, не разговаривает вызубренными красивостями с чужого языка, не лезет за словом в карман, и не боится ответить колкостью на колкость, остротой на остроту, и вовсе не пытается влезать в этот набивший оскомину образ "идеальной девицы". Помните как вы сами высмеивали девиц, воспитанных этими французскими "мосье", с их альбомами и заученными вежливостями на все случаи жизни и французскими афоризмами на каждом слове? Уж на что я тогда ощущал себя на краю могилы, а все равно, говорить с вами было удовольствием. Тогда, наедине с умирающим, вам не было необходимости соблюдать светский этикет, заботиться о внешнем лоске или производимом впечатлении. За эти несколько часов я узнал вашу душу больше и лучше чем мог бы узнать за год вежливого расшаркивания в гостиных и салонах

- Особенным в вас была именно та прямота которая меня и очаровала. Та, которая вдруг сейчас стала куда-то исчезать замещаясь страхами, и мыслями "какой мне следует быть" и "как следует себя вести". - заметил Воронов . - Тогда это вас не заботило - вы говорили что думали и что хотели сказать. И ведь именно тогда я и сказал вам что если я что-то и ценю в женщинах - это прямоту. И мужество. А вовсе не хорошие манеры, вежливые фразы и учтивые формулировки, направленные на услаждение мужского эго. При чем же тут самозванство? Увы, я не поэт, чтобы объявить вас звездой на небосклоне, и не восторженный юнец, чтобы сыпать любовными признаниями с утра до вечера и с вечера до утра без перерыва на завтрак. Я всего лишь говорю - что увидел. - продолжение ее речи заставило его вздернуть бровь, не столько в волнении от такого казалось бы ничего доброго не обещающего признания, сколько с выражением недоумения. - Обманули? В чем это?

- Ах Боже ж ты мой, какой однако злостный обман! - усмехнулся Воронов - А может это был такой ужасно хитрый план по заманиванию наивного и доверчивого лопуха в заманчиво расставленные сети?

- Уммм, на-адо же- промурлыкал Воронов с удовольствием прикрывая глаза, и наслаждаясь таким простым, но таким упоительным ощущением от ее пальцев погрузившихся в его волосы. Даже потерся об ее руку каким-то кошачьим жестом, и даже не подумал хотя бы изобразить возмущение и страх -Какой великолепный замысел. И удался вам так блестяще! Смею заверить вас, моя Цирцея, что ваша жертва и не подумывает о побеге! Более того, собирается самым нахальным образом после свадьбы хвастаться своей участью во всех гостиных обеих столиц, куда только будет приглашен, и на всех балах, на каких только успеет побывать. Представляете какое бесстыдство?

- С какой это радости бедным дамам завидовать? - фыркнул Воронов, и уже собирался было пуститься в длиннейшее рассуждение об особенностях женской власти и различных характеристиках их одушевленных трофеев мужского пола, когда продолжение ее речи заставило его позабыть об уже готовом сорваться с губ ехидстве. Он вскинул на нее взгляд, брови поползли кверху в неподдельном изумлении. - Корф? Безутешная любовь? Эти два понятия как-то не сходятся друг с другом. Что за история, и как, черт возьми, он мог мне ее рассказать, когда в последний раз при нашей встрече он еле дышал? - в его глазах блестел искорками веселый интерес. Он дернул ее за юбку и потребовал - А ну-ка выкладывайте! Пытка любопытством и намеками имейте в виду - относится к разряду особо жестоких!

Воронов слушал ее рассказ с широко раскрытыми глазами, словно ребенок - волшебную сказку, даже не пытаясь скрыть улыбки которая того и гляди грозила съехать куда-то за пределы лица и отправиться самостоятельно гулять по залу, а когда она закончила - то расхохотался так неудержимо, что едва не потерял равновесие и не повалился набок, удержавшись вовремя рукой об пол.
- Го..... господи, вот так номер! - не в силах успокоиться простонал он смеясь - Какая душераздирающая история! А эта дама романы часом не пишет? - новый взрыв хохота заставил его замотать головой, и отереть глаза тылом кисти - Право, достойное завершение истории с расстрелом! Какая жалость, что я этого не видел! А Корф-то каков! Вчерашний осужденный за государственную измену, и расстрелянный за нее же - и появиться на балу, и где-где - в Гатчине?! В любимом дворце Императорской семьи?! Какое восхитительное нахальство, точно в его духе! - он поднял на нее все повлажневшие от смеха глаза, в которых плясало нескрываемое веселье. - Браво! Трагедия двенадцатого января смогла завершиться таким блестящим аккордом благодаря какой-то дамочке, вздумавшей обзавестись ореолом участницы трагического романа! Поделом ей конечно, я бы еще и не так ее носом в ложь ткнул, на его месте, но со своего места ей-богу мне хочется послать ей цветов в благодарность! Анна, знали бы вы что я пережил в тот день, когда видел все это своими глазами. Думал до конца жизни буду содрогаться от этого воспоминания а теперь благодаря ей, и вам..... Платочек перед смертью, надо же.... - и он снова закатился смехом

- Право, вот уж что мне совершенно безразлично, так это судьба какой-то неизвестной мне дамы, которая к тому же позволяла себе так вольно обходиться с именем Корфа - Воронов пожал плечами - По мне так перерезать человеку горло -куда менее тяжкий проступок, чем опорочить его честь, да еще и посмертно, когда он не может оправдаться. Полагаете Корф должен был из христианского милосердия позволить ей продолжать и дальше себя порочить? Подобные сплетни конечно забавны, но он ведь женат. Позволить какой-то авантюристке и дальше выдумывать небылицы, накидывающие тень на честь собственной жены? Полноте, Анна, вы это не всерьез. - он поглядел на девушку, словно пытаясь понять - насколько глубоко ее сочувствие, и наведенный этим по ассоциации на другую мысль, зацепившуюся за ее слова "жизнь похожа на ад" продолжал - К тому же, что такого ужасного с ней произошло? Насколько я понял ее никто не ударил, не обесчестил, не убил. Соврала, так была раскрыта, получила по заслугам. Не принимают в свете - так что ж с того? Это по-вашему означает жизнь похожую на ад? - он хмыкнул от невольной двусмысленности фразы, и не стал заостряться на ней - Кто мешает ей пожить недолго в деревне? Помнится, в свое время вам самой к примеру очень нравилась жизнь в поместье, чем же она лучше? А если так хочется общества - то переехать в ту же Москву? Или на воды, или во Флоренцию, или в Интерлакен? И продолжать пресловутую светскую жизнь в свое удовольствие. На петербургском обществе свет клином не сошелся. К слову, я в юности был с родителями во Флоренции, и был неприятно удивлен тем, что по-французски и по-русски мне там доводилось говорить чаще чем по-итальянски, складывалось ощущение что наших дворян там больше чем самих итальянцев.

Воронов словно бы пропустил мимо ушей ее слова о Флоренции, и заинтересованно поднял голову, при ее "Хорошо, не всерьез" сказанным как-то слишком поспешно за удивлением, явно проскользнувшим в голосе.
- Значит все-таки всерьез? А мне казалось вы шутили. - он поудобнее передвинулся и посмотрел на нее с нескрываемым любопытством - Вам ее и вправду жалко? Но почему? Из-за изгнания из света?
Ему и вправду было интересно, причем безо всяких задних мыслей. Ведь у каждого чувства, будь то ненависть или жалость всегда есть какое-то обоснование. И чем строить догадки самому - не легче ли попросту спросить о том, что далеко от собственного понимания.

Воронов слушал внимательно, не пытаясь ни перебить, ни опровергнуть, ни заспорить. И по мере того как слушал - едва уловимая улыбка поселившаяся в уголках губ, казалось ярче выцветала в глубине глаз.
- Удивительно - тихо, с глубокой искренностью, произнес он наконец - Удивительно и прекрасно. Знаете, Анна, я в своей жизни не встречал человека добрее вас. Разве что мама. Она была такой же. - он притянул к себе ее руку и коснулся губами пальцев, а потом поднес ее кисть к своему виску. Странный жест, лишь потому что ему, сидевшему, опираясь локтем о колено пришлось бы передвинуться, чтобы приложить руку к щеке. И вместе с тем какой-то странно интимный, потому что ее пальцы теперь ощущали под собой не только кожу, но и бьющуюся на виске жилку.
- Для меня это странно. Непостижимо. Видите... я все же прав, когда говорю что вы - солнечный лучик. По сравнению с вами я не просто армейский увалень, но и попросту жестокий солдафон. Но... я понимаю. Знаете - только солнце может в равной мере заливать своим светом и хорошее и дурное. Не делать различий между людьми и вещами, хорошим или дурным, полезным и бесполезным. И при этом не замараться, скользя лучами даже по чему-то грязному или недостойному, потому что солнечный свет невозможно выпачкать. Тогда как люди, расставляя симпатии и антипатии редко умеют по-христиански искренне прощать с сострадать, особенно незнакомым. 

Воронов тихонько рассмеялся
- Вот уж правда, хорошая проверка для христианского милосердия. Но, думаю вы, как и в случае с баронессой, если и способны были бы испытать антипатию к подобной особе, так и то - лишь до того времени, как она бы получила заслуженную кару за свои поползновения. И после этого вам бы было бы так же ее жаль. А знаете почему? Потому что вы не солдат. Это только у нас принято не оставлять недобитых врагов, потому что оправившись они могут продолжать вредить. Точно так же как и пресловутая баронесса могла бы продолжать распускать слухи, порочащие честь Корфа и его жены. Но я понимаю вас. Понимаю и восхищаюсь, тем больше, чем недоступнее подобное милосердие мне самому. - он блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновениями. - А Флоренция... вы спросили просто так, в попытке сменить тему, или вам и вправду интересно?

- О-о... О Флоренции можно говорить часами - Воронов чуть отклонил назад голову, словно кот, которого гладят, и принялся рассказывать, мягко, словно рассказывал ребенку сказку на ночь - Раньше, еще во времена первых императоров там основали поселение ветеранов. Так называли римских легионеров, отслуживших больше двадцати лет. Знаменитые железные легионы Цезаря, которым он дал земли и возможность отдохнуть от ратных трудов, но которые вновь собрались и сжались в железный кулак, когда снова ему понадобились. Земли эти остались во владении их, и их семей, и в конце концов на этом месте возник город. О, Анна, это чудесный город. Вы непременно полюбите его. Знаете....- он улыбнулся, вспоминая, и представляя - каково было бы пройтись по тем улицам... с ней- Вся Тоскана выстроена из красноватого камня, а Флоренция кажется белой, со вкраплениями красного, как абрикосовое дерево в цвету издалека создает ощущение розового цвета а вблизи разделяется на белый и красный. Это колыбель художников и поэтов, родина  да Винчи, Микеланджело, и Данте... на его площадях проповедовал Савонаролла, там же и был казнен, там же писал свои труды Маккиавелли. Этим городом управляли Медичи, и там же возник мятеж Пацци, который едва не перерос в гражданскую войну, а причиной как всегда - как говорят многие вопреки историческим версиям была женщина, прекрасная Лукреция Донати, подобно тому как Елена Прекрасная стала причиной Троянской войны. Флоренция меньше Петербурга, и поэтому кажется что на сплошь застроена дворцами, потому что они расположены там куда ближе друг к другу чем у нас. Каждое влиятельное семейство считало своим долгом обзавестись собственным палаццо, так они называют свои дворцы. - молодой офицер усмехнулся - Итальянцы очень любят пускать пыль в глаза, но должен сознаться, это производит впечатление. Но меня очаровали не столько они, сколько мосты через Арно, и их соборы. Мост Понте-Веккьо - крытый, и застроен домами, которые расположены на нем, прямо над водой, так, что из окон можно удить рыбу. А собор Санта-Мария-дель-Фьоре возвышается своим куполом и колокольней над всем городом. Архитекторы желали чтобы собор мог вместить все население города, которое на момент строительства было весьма скромным, и этот собор может вместить почти десять тысяч человек, так утверждают чичероне, но этому вполне веришь, когда оказываешься там. Его построили пятьсот лет назад, и можете ли представить себе, как в те времена, когда не существовало даже топчаковых кранов могли построить колокольню, высотой в сто шестьдесят аршин, и огромный купол, диаметром в шестьдесят, и весом, даже без его тяжелой удерживающей рамы в пятьсот пятьдесят тысяч пудов*? Это громаднейшее сооружение, но ощущение, будто оно взлетает над городом, само по себе. Так легко, что не представляешь, что его выстроили человеческие руки. Он облицован белым мрамором, с ажурным черным рисунком, словно кружевной. Как раз, когда мы там были - они меняли часть облицовки, и я видел как инкрустируют черным камнем белый мрамор, высекая на нем строгий геометрический узор, прежде чем поднять готовые плиты наверх.... Это удивительный город, Анна.. И когда-нибудь, мы обязательно там побываем. Навряд ли я когда-либо смогу показать вам Кавказ, каким я его знаю и люблю, не верится что там, на нашем веку воцарится мир. Но Флоренцию... о, ее я вам обязательно покажу.
-----

Отредактировано Сергей Воронов (06-01-2016 07:19:40)