Наступает такой момент, когда надоедает все: и блеск дорогих украшений, и почтительные поклоны, и льстивые интонации, и доступность фрейлинских прелестей;  и полные злобы взгляды в спину уже не вызывают желания немедленно всех поставить на место; и ворох документов вместо легкого раздражения пробуждает глухую ярость;  а супруга вместо милой и изысканной женщины начинает казаться слащавой кривлякой. А ведь никому не интересно, что ты внутри там себе ощущаешь,  ты нужен всем,  ты - Император. Они все ждут – кто-то благоволения, кто-то похвалы, кто-то всяческих материальных выгод, кто-то – внимания, кто-то одобрения… Толпа, выпивающая по капле твою жизнь… Возвеличивающая и одновременно желающая втоптать в небытие… он знал, знал, чем порой оборачиваются для правителей обожание и поклонение.
И в такие моменты его спасение, его отдушина, единственное, что примиряло его с этой нелепой и никому не нужной круговертью, была его Даша. Милое существо, рядом с которым даже время текло совсем по-другому. Ей не нужно было от него ничего из того, что было нужно всем другим. Даже если она притворялась – она делала это гениально. Он отдыхал рядом с ней душой и телом, и каждый раз благодарил свою счастливую звезду, что послала ему островок рая на земле.
Собираясь к Даше, он попробовал сосчитать, сколько же ее не видел, но цифра выходила такая несуразная, что Николай удивленно вздернул брови – да быть того не может! Ведь вроде бы недавно виделись.
Темный, неприметный всадник стрелой летел через ночной лес. Приятно было представить себя этаким отчаянным смельчаком, что спешит на свидание  к возлюбленной… если бы не эскорт, оставленный в придорожном трактире. Что поделать, жизнь императора ему самому не принадлежит…
Глухой стук копыт сменился глухими ударами сердца – когда он подъехал к дому. Точнее, к тому месту, где раньше был дом. Теперь тут оплывали в лунном свете какие-то нелепые развалины.
Нет!
Что случилось?  Был пожар? Куда подевались Даша и Сашенька?
Он даже думать не хотел о возможном несчастье. Никто не смеет умирать без его ведома. Тем более Даша.
Николай медленно ехал вдоль пепелища. Под копытами коня что-то зловеще похрустывало. На звук вышел какой-то человек, вгляделся в Николая и неуверенно спросил:
- Вам чего?
- Что это тут у вас случилось? – вместо ответа властно спросил Николай. Незнакомец как-то интуитивно понял, что нужно не ерепениться, а отвечать толком, и охотно пояснил:
- Так пожар! Видите, начисто все погорело!
- А барыня? – голос Николая чуть было не сорвался, когда он задал этот вопрос.
- А барыня вместе с дочуркой живет сейчас в соседнем имении, вон там, за холмом.
Узнав все, что ему было нужно, Николай облегченно перевел дух, пришпорил коня и поскакал в указанном направлении.
Ох уж эти сельские провинциальные нравы… В прихожей ему отворили по-простому, едва в пояс не поклонились, не спросили, ни кто он, ни откуда – а сразу побежали докладывать хозяйке. Николай скривился и отправился на поиски Даши самостоятельно. Поместье небольшое, он вскоре ее найдет…

И вот император испарился в мгновение ока, и остался просто человек, соскучившийся по родному теплу. Даша в своем трогательном домашнем платье была так похожа сейчас на юную девочку, что Николаю даже захотелось поднять ее на руки. Как же отличалась она от мельтешивших перед его глазами день ото дня дворцовых красоток! И как правильно, что она живет теперь в провинции. Здесь и дышится легче, и чувства как-то чище. Про пожар, про дочку, про все - потом.
Николай сделал несколько быстрых шагов к ней, схватил за плечи и поднял-потянул к себе, уверенным жестом собственника. Зарылся в мягкие волосы, уложенные в несложную прическу. Распустить бы их поскорей.
- Идем в твою комнату, я соскучился, - с ней не нужно прелюдий и долгих разговоров, она всегда понимает его с полуслова. Поговорят они потом, когда утихнет этот внезапный голод, вспыхнувший от первого же прикосновения.

Голос Императора обрушился на обоих двумя ударами хлыста. Владимир как ни странно умудрился почувствовать какую-то тень жестокого удовлетворения в возмущенном восклицании "Корф?!". Секунда, краткая, какие-то доли ее - в которые это восклицание сделало его не каким-то там забытым опальным подданным - а человеком, чье имя Государь не забыл и которому - пусть на долю секунды - почувствовал себя равноценным соперником. Мало кому удается похвастаться тем, что один лишь звук твоего имени заставляет Государя величайшей Империи в мире кривиться как от зубной боли, хотя достижение весьма сомнительное.
На протяжении этой короткой но страшной сцены, если не считать нескольких сказанных им слов -Корф так и остался - неподвижен и недвижим, с заложенными за спину руками и высоко поднятой головой, словно утес на который налетел морской шквал, налетел, окутал, потряс ударом волны до основания и схлынул... обещая еще бОльший...
Звук шагов Императора затих, заскрипели ворота которые сонные уже слуги открывали перед вылетевшим словно демон в ночь всадником, а он все еще стоял в оцепенении, не замечая как текут секунды. Голос Государя казалось все еще звучал в этой гостиной.
Итак. Это случилось. Возможно - не застань он картины при которой император обнимал Дашу - Владимир возможно подобрал бы иные слова. Но те что он произнес - жесткие и дерзкие - слетели с языка не задумываясь. И даже теперь, медленно стараясь вновь заставить себя дышатть - он не жалел ни об одном сказанном слове.
Лязгнул замок захлопнувшихся ворот. Корф вздрогнул, и сделав несколько шагов к жене молча и крепко обнял ее.

Отредактировано Владимир Корф (09-06-2015 23:59:07)

- Прости. - коротко шепнул Владимир, опуская лицо в ее волосы. Он стоял неподвижно, прижимая жену к сердцу, и чувствуя как его медленные, тяжелые удары растекаются по всей грудной клетке словно тягучие звуки набата. Странно - ведь ему положено наверное колотиться как в лихорадке, а оно напротив, бьется так медленно, словно хочет остановиться. Впрочем с чего бы его лихорадить - Корф не ощущал волнения. Вообще ничего не ощущал кроме тупого онемения во всем теле и странного, остановившегося времени вокруг них сейчас.
- Я не мог поступить иначе.

Владимир медленно отвел одну из обнимавших ее рук , поднял к ее волосам, и принялся по одной извлекать шпильки, роняя их прямо на паркет. Наконец ее волосы скользнули за спину, рассыпались тяжелой волной, и он зарылся в них лицом с таким наслаждением как никогда прежде. Рука погрузилась в россыпь локонов, мягко обхватывая ее голову с затылка, словно прикрывая ее прижатую к его груди головку от всего света. Что сказать ей. Как поддержать и успокоить, когда слова Императора звучали ему невысказанным, но так явно прозвучавших в них приговором. Что он предпримет? Хорошо если просто прикажет пристрелить его завтра, попросту и без затей, без суда и следствия. Такое говорят уже бывало раньше. А если нет? Если... ссылка? - От одной этой мысли у него закружилась голова. "Я пойду за тобой, в Сибирь, на Кавказ..," - вспомнились ее слова и сжали болью душу. Только не это. Но... предположения, предположения... Жребий брошен как говорил Цезарь, не так ли... А там... Как Бог велит.
- Люблю тебя.
Сейчас. Сейчас немного растает свинцовая тяжесть сковавшая тело. Сейчас он найдет в себе силы двинуться с места. Сейчас. Только вот еще одну секунду, баюкать ее в объятиях и не двигаться. Еще одну секунду украсть у ускользающего времени

Владимир же молча наклонился, поднял ее на руки и понес вверх по лестнице. В спальню. В маленький, наглухо закрытый от остального мира уголок для них двоих. Мир вокруг облекся ватой, глухой, непрозрачной стеной. Ступеньки под ногами казались мягкими. И чем выше он поднимался - тем бессознательнее ускорял шаг, и уже сворачивая на лестницу третьего этажа - едва не бежал, подстегиваемый интуитивной потребностью торопиться, вперед, вперед, быстрее, еще быстрее - уйти, унести ее от настигающих и обгоняющих их минут, обогнать стрелки часов хоть на мгновение.
Дверь в спальню за собой он захлопнул ногой - чего раньше себе не позволял. Наверное Любаша приготовила как всегда для Даши ванну... как и все эти последние дни горничная не прислуживала своей хозяйке во время купания, потому что Корф не упускал ни мгновения этого упоительного ритуала. Но сейчас - выпустить ее из объятий даже на миг, даже для того чтобы их разделил хоть бортик ванной - он не мог. Не хотел. Мир не перевернется если один раз он уложит ее в постель не дав выкупаться. Не хочу воды. Хочу огня. Тепла, мягкой неги. Завтра этого уже не будет. Что бы не предпринял император - камеру, Сибирь, Кавказ, Шлиссельбург, плаху - этого завтра уже не будет! Не будет мягкого тепла ее объятий, не будет ее голова доверчиво покоиться на его плече, не будут обволакивать их обоих мягкие объятия теплой постели которая хранила столько восхитительных ночей. А значит сейчас - это все должно быть. Сейчас. Хотя... нет. Не сейчас.
Он ощущал ее страх, ее сводящее с ума напряжение.... если не поговорить об этом, если не ослабить этот удушающий ее узел - не будет у них даже этой последней ночи, она будет отравлена страхом. Но что ей сказать? Как утешить, как обнадежить? Соврать -ей? Впервые в жизни? Хоть и ради благой цели?
Если придется.... но нет.
Владимир опустился в кресло, вместе со своей ношей, и поцеловав ее в висок устроил ее в своих объятиях словно ребенка. И прошла вечность прежде чем он тихо произнес, отвечая на ее вопрос который там, в гостиной так и повис без ответа
- Нет.Еще не все

- Знаешь, мне никогда не нравился поступок Муравьевых, Волконской, Трубецкой, Шаховской и остальных семерых. - неторопливо заговорил Корф, откинувшись на спинку кресла и расчесывая пальцами ее волосы,  словно начиная обычный разговор, обсуждение каких-то исторических событий или прочитанных книг - В романах конечно их поступок идеализируют, называя высшим проявлением любви. А по мне - так это нелепо. Все восхваляют их мужество за то что они отреклись от прежнего безбедного существования и обрекли себя на те же лишения что и их мужья. Но почему никто не подумал о том, что отправляясь за мужьями в Сибирь - они навсегда отреклись от своих детей. Подумай, Даш - навсегда! Навечно! Они не имели права их даже увидеть. Даже написать письмо. Пятнадцать лет каторжных рудников для их мужей - для них стали пятнадцатью годами жизни в маленьких домиках за оградой барака. И видеть своих благоверных они могли лишь по нескольку минут в день - когда тех вели из барака в рудник и обратно. Ни поговорить, ни прикоснуться. Не представляю даже чувства этих бедолаг, когда в довершение собственных страданий им приходилось видеть как их жены выстаивают часами на морозе чтобы выгадать эти несколько минут и разглядеть их лица между конвойными. Я бы удавился на второй же день, чтобы не видеть тебя там, честное слово. Эти несчастные женщины, думая облегчить участь своим мужьям сделали их каторгу во много раз тяжелее. Потому что к собственным испытаниям прибавилась боль за лишения которым подвергает себя жена. Угрызения совести за то что она там из-за него. И боль за собственных детей - которым отныне придется жить приживалами у родственников. Которые еще неизвестно сколько проживут и как будут с ними обращаться. Детей, которые враз остались не только без отца, но и без матери. Как жить с таким грузом на совести, с такой виной перед женой и детьми?!
- он рассказывал это так спокойно, мягко, словно очередную сказочную импровизацию которые так любил слушать Егор. Его рука крепко и надежно обнимала ее со спины, а вторая ладонь неторопливо гладила ее побелевшие, тонкие ручки, пытаясь отогреть похолодевшие кисти собственным теплом.
- По приговору большинству из них досталось десять лет каторги, лишь некоторым - пятнадцать или двадцать лет. А потом - пожизненная ссылка в Сибирь. Когда срок каторги закончился - они могли воссоединиться наконец с мужьями - с теми кто выжил в аду рудников и аду собственной совести. И остаться в Сибири на вечное поселение. Оттуда уже можно было слать письма - но выросшим уже за это время детям - не нужны были письма от матерей, которые их бросили. Ребенку не понять причин по которым мать уезжает невесть куда и оставляет их. Ни одному ребенку этого не понять. И дети этого не прощают. Они потеряли детей, но не вернули мужей. Воссоединиться со своими мужьями смогли лишь немногие из них. Муравьева умерла от жестоких условий, не дождавшись того дня когда срок каторги подойдет к концу и они смогут уехать вдвоем на поселение. Бороздина была насильственным образом разведена, а Волконская завела любовника. Лишь Трубецкая насколько я знаю - живет сейчас с мужем где-то в Иркутстке, как вечные ссыльные поселенцы. Где остальные - не ведаю. И что самое страшное - ведь за то время что они провели в Сибири - уже дождавшись окончания каторги - многие из них рожали детей. Эти дети становились крепостными, Даша, таков закон. Ссыльные не имеют права держать на поселении детей и воспитывать их. Даже своих собственных детей.

Отредактировано Владимир Корф (10-06-2015 11:46:09)

Тяжесть, глубокая, бездонная тяжесть, словно кресло стояло не на твердом полу а на зыбкой затягивающей трясине, и поднимаясь по ножкам она просачивалась внутрь и заполняла душу. Ну как... как объяснить ей...
- Говорят что нет инстинкта сильнее материнского - медленно отозвался Владимир чуть склоняя голову к плечу чтобы прижать ее ладошку щекой. Он говорил все так же мягко, словно они обсуждали не свое собственное возможное будущее, а чье-то еще. - Не хочу чтобы тебе когда-нибудь пришлось на опыте проверять, так ли это. Но... знаешь, на месте того же Волконского - чем знать что его жена рядом, страдает от голода и холода, что его сын живет у деда с бабкой на положении вечного приживалы, и вырастет без отца и матери, ежесекундно бояться за жизнь жены в тех условиях и терзаться угрызениями совести за сына... я бы предпочел знать - что моя семья - в благополучии и безопасности. Что моя жена растит детей, и ей помогают родственники. Что она хоть и тоскует - так же как и я - но верит в меня и ждет. И что когда срок каторги истечет - она приедет ко мне - уже не женой бесправного каторжника, а просто женой. И тогда у нас будет домик где-нибудь там, далеко. Мы будем вдвоем, но дети став уже взрослыми не будут считать себя брошенными. Тогда будут беспрепятственно ходить письма и они смогут навещать нас.  И тогда будет будущее... взамен выдранных у мороза и голода пары минут - ценой угрызений совести и детских слез.... Я слишком часто кусал подушку чтобы не плакать от боли, от чувства заброшенности и не нужности. Я не хочу чтобы мои дети прошли через это, особенно после того как почувствовали вкус тепла и любви. - ему сдавило горло, он глубоко вздохнул и едва заметно улыбнулся поднимая пальцы к ее щеке - И не бойся слов. Это лишь слова. Будущее настанет - хотим мы того или нет. Но мы не должны просто сидеть забившись в угол и бояться его, верно? Нам надо знать - чего примерно ожидать от этого будущего. И встретить его со спокойной душой, и хоть какой-то почвой под ногами. Тогда мы выстоим. Иначе оно собьет с ног, закружит как прибой, перевернет вверх ногами и разбросает далеко друг от друга, оставив потом лишь разбитые кусочки от нас обоих.

- Как и я - глухо отозвался Корф, прикрывая глаза. В ее голосе слышалось столько горечи, что он поневоле чувствовал себя виноватым... глубоко, безнадежно виноватым перед ней. Хотя... то что он сказал - было правильным, увы. Дети - это не просто маленькие забавные существа, с которыми можно играть, ласкать и баловать.... а ответственность. Долг. Долг на всю жизнь, для них обоих, принявших эту ответственность добровольно. - Я не знаю что нас ждет. Если ссылка... то я предпочел бы Кавказ. Оттуда куда больше шансов вернуться намного быстрее чем истечет срок, и там все знакомо. Вместо льда, руды и колодок - леса, горы и кони... вольный воздух и шанс вернуться домой героем, оборвав любую ссылку. Если заключение...Ну это наверное неплохо - тогда перед тобой не станет этот выбор, который тебя так мучает. И ты ведь будешь меня ждать?

- Еще ничего не случилось, родная моя. - пальцы Владимира скользили между прядями ее волос, ладони гладили по плечам - И неизвестно - что именно случится. Но не останови ты меня тогда.... не было бы сейчас здесь ни тебя ни меня. Этот проклятый бастард заполучил бы тебя и неизвестно что бы сотворил. Дети остались бы у Михаила Федоровича, и им полагаю несладко было с твоей матерью. Мальчишки так и остались бы непризнанными, незаконными, лишь подопечными - без будущего и состояния. И случись что с твоим отцом - их бы попросту вышвырнули на улицу, ты ведь это знаешь, просто никогда не задумывалась об этом, верно? А Сашенька...представляешь в какой ад превратила бы Лидия Алексеевна ее жизнь? Дочь Императора, плод связи за которую она унижала тебя семь долгих лет. А теперь... у нас ведь было целых два месяца счастья, которого не было бы. И что бы не случилось - у детей теперь есть род и фамилия, есть свой дом и будущее. Столько счастливых дней и ночей - которых попросту могло бы и не быть. Мы не знали бы счастья. Скажи... разве ты жалеешь о том что не прогнала меня тогда?

- Это немало, родная моя... - Владимир баюкал ее в объятиях, касаясь щекой ее волос - Это - больше чем целый мир. Гораздо больше. И ничего не бойся, хорошая моя... моя маленькая, отважная девочка. Все проходит, все начинается и заканчивается, и плохое и хорошее. Только вот тут - он коснулся губами ее лба - пусть не заканчивается никогда.
Бездна, каменная бездна разверзшаяся в душе при виде Императора оставалась пустой и бездонной. Но над этой бездной было серо-голубое небо ее глаз, и тонкой дугой радуги было то чувство что слышалось в ее словах, в ее голосе. А небо видно всегда - из любой пропасти.

- И это и многое другое - Владимир улыбнулся, и запрокинув ее голову на свое плечо, так что она смотрела на него снизу вверх - провел кончиком пальца по спинке носа. А потом наклонился, касаясь ее губ. Словно разжался капкан стискивавший обоих, и прикасаясь к ней сейчас он уже не чувствовал внутри нее камня. Его глаза теплились ровным светом, в голосе звучала спокойная, мягкая нежность.
- Родная ты моя... любимая... мое солнышко.... радость.... Не представляешь как я благодарен судьбе за тебя. За то счастье которое ты принесла мне. За ту жизнь что подарила. Ты... мое Божье чудо. Моя любовь.... моя жизнь...
Последние слова он прошептал уже касаясь губами ее губ, а после - встал с кресла, поднимая ее на руках и направился к кровати. И снова и снова , легко прикасаясь к ее губам, усадил ее на постель. Он и не думал отрываться от нее - лишь руки привычно скользнув ей за спину принялись расстегивать крючки платья один за другим. Так же медленно и неторопливо, растягивая каждое легкое прикосновение - как в их первую ночь

А потом была любовь. Медленная, неторопливая и спокойная, словно впереди была вечность. И понимая что это вполне возможно - последняя их ночь, Владимир никуда не спешил, и смаковал каждую секунду, каждое движение, каждое прикосновение и каждое касание губ. Она была тут. Она. Его любимая, его женщина, его жена. Каждый сантиметр ее тела, каждый изгиб, каждую линию он мог ласкать до бесконечности, и погружаясь в дымку сладостных объятий с головой, словно в бездонный омут он не собирался возвращаться к реальности, напротив, уходил все дальше и глубже, уводя и ее. Каждый вздох был лаской, каждый стон - наградой, и казалось многие часы пролетают над ними, утонувшими друг в друге, в бесконечных взлетах и падениях, в бесконечности любви сделавшей казалось осязаемым самый воздух вокруг. Они блуждали в облаках и видели розовую зарю, слышали дождь и чувствовали солнце, весь мир принадлежал им, ибо мир и есть любовь, и взлетев на крыльях к бесконечности - могли бы, если бы захотели обнять взглядом весь мир с неизмеримой высоты. Но не было дело ни до мира, ни до земли и неба. Ни до чего кроме друг друга. Он для нее, она для него - в сплетении рук, единении тел, смешавшемся дыхании. В подернутых дымкой ее глазах, в его ласковых прикосновениях, каждое мгновение словно драгоценная звезда на небосводе.
Они любили друг друга, когда далеко, за уездом мчался по дороге взбешенный всадник сопровождаемый молчаливым эскортом.
Они любили друг друга, когда далеко, в Петербурге - он соскочил с коня.
Они любили друг друга когда далеко, в Зимнем дворце - всесильный Император решал их судьбу.
Им не было ни до чего дела. Ни до Императора. Ни до завтрашнего дня. Ни до судьбы.
Они любили друг друга.
И ночь текла над ними темным потоком освещенным затухающими свечами и отблесками догорающего камина.

Владимир качнул головой неопределенно
- Он просил написать ему если что-то случится. Напиши ты, если оно все-таки случится. Или попроси Анну... она наверняка пишет ему каждый день. Александр... наверняка узнает все сам. Репнин.... - он вдруг усмехнулся и повернул к ней голову на подушке - Ты представляешь себе Репнина в запое?! Вот уж никогда не думал что такое вообще возможно!

Владимир расхохотался, закидывая за голову свободную руку - это краткое перечисление невероятного прозвучало невероятно забавно. "Ты женился, граф обручен, Долгорукий стрелялся на дуэли.... " можно и продолжать "Даша замужем, Репнин в запое, принцесса называет барона папой"
- Возможно и решит - чтобы уберечь свои уши от сыновнего возмущения - все еще смеясь произнес он наконец - Ну что же, надо написать и ему. А он наверняка обратится за поддержкой к матери. Думаю Императрица сумеет охладить пыл своего супруга. В ее интересах чтобы ты была замужем и не появилась вновь на ее горизонте.

Глубокой ночью  шеф жандармов, генерал-адъютант, генерал от кавалерии граф  Александр Христофорович Бенкендорф стоял напротив своего императора и силился понять то, что Николай ему говорил – и не понимал ровным счетом ничего. Нет, он помнил опального Корфа, но решительно не мог сообразить, зачем нужно ни свет ни заря именно ему мчаться в поместье барона, чтобы арестовать его. Но государю не принято задавать подобные вопросы. Арестовать так арестовать. Граф посмотрел в налитые злобой и ненавистью глаза императора. Чем же умудрился досадить ему Корф.
- … От Вас, Александр Христофорович, мне требуется также четкое обвинение для барона, - с нажимом произнес Николай, - Вы понимаете меня?
Отчего же не понять, теперь все стало гораздо яснее. Императору нужен просто предлог, чтобы избавиться от ненужного человека. Не в первый раз.
- Быть может, если Ваше Величество хотя бы намекнет о вине барона, я смогу наиболее четко сформулировать обвинение…  - Бенкендорф вопросительно посмотрел на Николая.
Мутный, какой-то звериный взгляд императора очень не понравился Александру Христофоровичу. В нем говорила злоба – не лучший советчик для принятия таких решений.
Этот подлец женился на Дарье! – чуть было не крикнул Николай. Бешеная ярость распирала его изнутри, стоило только вспомнить холодно-вежливый голос Корфа. Подлец… с…н сын… Посмел забрать себе то, что всегда принадлежало ему, Николаю! Уничтожить, стереть в порошок, сгноить в тюрьме… Только чтоб никогда больше не слышать этого нахального голоса и не видеть этого упрямого выражения в глазах. Не будет Корфа – Даша вернется к своему императору. Не может не вернуться, ведь столько лет она была его любимой игрушкой. Сейчас главное – расправиться как можно скорее с бароном.
- Государственная измена, граф. Полагаю, достаточно для ареста и заключения под стражу? – голос был отрывистым, каким-то лающим. Николай все никак не мог успокоиться и взять себя в руки.
- Я буду ждать Вас. Возьмите с собой побольше людей и отправляйтесь, как только будете готовы. Я хочу увидеть Вас как можно скорее с докладом, что Корф уже в тюрьме.
Бенкендорф молча поклонился и вышел. А Николай, кипя от так и не растраченной ярости, в сердцах схватил с каминной полки изысканный фарфоровый подсвечник, изображающий играющего на свирели фавна, и с силой швырнул его о стену. Фавн разлетелся на мелкие осколки.
***
Зимний рассвет – поздний и тусклый – стелился по заснеженным полям, а ночная мгла нашла себе приют в почерневших лесах, когда к имению Корфов подъехала внушительная процессия во главе с графом Бенкендорфом. Сонный крепостной не спешил открывать ворота, чуя неладное, и Александру пришлось на него прикрикнуть.  Граф сделал вид, что не расслышал слово «супостаты», произнесенное крепостным вполголоса.
- Барин дома? – получив в ответ настороженный кивок, приказал:
- Пусть спускается. Немедленно.

Елагин едва в окно не выпал,когда в дверь так нагло  забарабанили.Что такое?!Война?!Пожар?!Обед не по расписанию?!Соскочив с подоконника и  заправляя рубаху в штаны,Елагин распахнул дверь.
-барин,Владимир Иваныч вниз велел спускаться!Там это...жандармы...-остекленевшие глаза здоровенной Агафьи говорили куда лучше,чем ее бессвязный лепет.
Жандармы?!Недолго ждать пришлось,явились!А Император...был ли?Или так прознал?!Ааай.
Оттолкнув с дороги женщину,князь помчался вниз,перемахивая через две ступеньки.От увиденной картины кровь в жилах застыла.Куда ж их столько то?!За всем родом Корфов пришли разом?!О,и Бенкендорф здесь!Надо же!Прям опасного преступника выискали!Даа,Ваше Величество,не слабо Вас скрутило видимо от гнева и злобы!
-мое почтение,господа-чуть поклонился он графу и Владимиру,игнорируя безмолвную свиту.Посмотрев на племянницу,он вздрогнул Держись,девочка

Шефы жандармов тоже люди. К тому же, сам Александр Христофорович был женат, и прекрасно понимал чувства барона. Только бы как-нибудь без истерики обошлось...
- Прощайтесь, барон, - кивнул он и оглянулся на сопровождавших его жандармов. Конечно, прощаться им лучше было бы наедине - но ведь не положено. Так что, придется им говорить слова прощания перед такими вот не самыми приятными зрителями.
Что поделать, служба... она такая.

Владимир кивнул, и повернулся было к Даше чтобы обнять ее когда..
- Отец!
Он вздрогнул всем телом, и вскинул глаза. Миша сбегал с лестницы, бледный, взволнованный и...
Господи.... Мальчик впервые назвал его так. Позже всех остальных детей. Он собственно думал что этого вообще не произойдет, или произойдет через несколько лет - все же Мишелю было уже десять, и он был гораздо старше своих лет. А тут
Сердце тяжело стукнуло об грудную стенку и подкатило к горлу, запирая дыхание.
Я все-таки услышал это от него. Даже если это мои последние минуты под этой крышей... Все-таки услышал...
Он бросил короткий взгляд на жену и опустившись на колено обнял мальчика
- Да, Мишель. Уезжаю. - он говорил тихо, так что даже Даша стоявшая совсем рядом едва слышала его. - Ты теперь за старшего. Будешь присматривать за братьями и сестрой?

- Что? - Владимир не сразу понял о каком помещике речь, и вспомнив наконец покачал головой - Нет, Мишель. Не из-за него. - Он секунду помолчал, опустив голову и держа руки на плечах мальчика. Ну как ему объяснить причину ареста? На секунду при мысли о том что его объявят преступником -как в свое время Ливена и дети, дети(!) будут это слышать - у него потемнело в глазах. А Сашенька... каково ей будет узнать что ее настоящий отец - бросил в каземат того кого она захотела назвать отцом сама? Господи, пожалуйста.... Только вот чего он просил бы у Всевышнего? Чтобы дети ничего не узнали? Невозможно. Чтобы все обошлось и он вернулся домой раньше чем они узнают? Как Даша в свое время? Хорошо бы, но не слишком ли будет - просить у Бога второго чуда? Так и не родившись молитва замерла на губах, и он подняв голову посмотрел в глаза мальчишки.
Мой старший сын. Хоть и приемный, хоть возможно никогда и не будет кровного, но это ведь неважно. Мой старший сын....
Его пальцы сжались чуть крепче на плечах Мишки
- Послушай, Миш...Я не могу рассказать тебе всего сейчас. Когда-нибудь ты все узнаешь а до тех пор... Даю тебе слово, я не совершил никакого преступления, в чем бы меня сейчас не обвинили. Просто помни это, хорошо?