Владимир поднялся из-за стола едва только закончился обед, не дожидаясь пока разойдутся все остальные, и оставив Дашу в окружении детей, наперебой выкладывавших свои планы на вечер. Странное настроение в котором Анна находилась со времени своего приезда с одной стороны было понятно, а с другой настораживало. После бала они так и не поговорили - девушка снова пряталась в своей комнате, мало показывалась, и почти ни с кем не заговаривала. Первые пару дней он списывал это на то, что она скучает либо по Сержу, либо по столичной жизни, либо снова чувствует неловкость оказавшись в поместье, либо и то и другое и третье вместе взятое, но в конце концов решил не гадать. Поэтому поднявшись следом за ней он стукнул в дверь, и вошел едва услышав приглашение войти. Собственно чисто номинальное.
- Послушай, Анна, что с тобой происходит? - начал он без обиняков, закрывая за собой дверь, и окидывая девушку взглядом. - Я-то помалкивал, думал, просто непривычно снова в доме, но ты что ни день, то все страннее выглядишь. Что-то не так?

Ну как всегда! - Владимир со вздохом закатил глаза к потолку - Извечное детское стремление забраться под одеяло! И откуда только это вечная манера уходить от прямого вопроса? Отец же вроде так баловал ее, она по идее вообще не должна чего либо опасаться а лепить в глаза все что в голову придет!
- Не заговаривай мне зубы, сделай одолжение. - произнес он вслух, проходя через комнату. Чуть подвинул кресло, так, чтобы сидеть лицом к ней, и опустился в него, удобно откинувшись на спинку - Праздник не убежит, и о том как мы тут жили ты могла спросить еще третьего или четвертого дня, если бы это тебя интересовало, да и живем как видишь слава Богу неплохо. Ты лучше расскажи что с тобой творится? По Сержу скучаешь, или сельская жизнь после Петербурга такой невыносимой кажется? Вижу же что с тобой что-то не так, а я тебя с пеленок знаю.

Владимир непонимающе вскинул бровь.
- Прощается? Благодарит? Сделала что-то не так? Чтобы Серж чего-то боялся? Анна, что за чушь ты несешь? Ты что - плохо знаешь Воронова? Если ему вздумалось бы разорвать помолвку, уж поверь, он заявил бы об этом в таких выражениях, что никаких сомнений бы точно не осталось. Да и далась тебе эта Стена.... Если ты полагала, что на войне мы с ним крестиком вышивали, то это лишь из-за того что отец берег тебя словно китайскую вазу. Подумаешь, повесил нескольких желающих дезертировать - он передернул плечами. - Неужели ты вздумала его всерьез этим укорить? Да так, чтобы он решил что ты считаешь его убийцей? Для тебя это был такой шок?

Клевещут.... на секунду представив - что почувствовал бы Серж, получив письмо с вопросом "скажи, милый, мне тут наврали что ты приказал повесить своих же солдат, это ведь клевета, верно?" Владимир вскинул брови, но уточнять не стал, но от продолжения - не скрывая поморщился, словно от какого-то назойливого шума, жужжащего в оба уха
- Написала неправильно? Таким как надо? Анна, а что в твоем представлении - "такое как надо"?

- То есть ты писала и переписывала, шлифовала каждую фразу, обдумывала каждое слово, пытаясь соответствовать тому, что представляешь себе его ожиданиями? - Владимир фыркнул - И ты удивляешься что он ответил тебе подобным образом? Послушай, дружок, я тебе несколько десятков раз говорил, что ты не умеешь врать. Не обижайся, но когда ты пытаешься изобразить этакую пай-девочку, и принимаешься взвешивать каждое свое слово - то звучишь при этом невыносимо фальшиво, как институтка, пытающаяся сдать экзамен к которому готовилась минуты четыре. А Серж во-первых очень тонко чувствует фальшь, а во-вторых терпеть не может прилизанных до полного обессмысливания вежливых формулировок. Разумеется написал что больно. Потому что ему отвечала не девушка которую он полюбил - открытая, смелая, которая никогда не лезет за словом в карман, и говорит то что вздумается а некое чужое существо, тщательно обдумывающее каждое слово, словно сдающее пресловутый экзамен, а не обращающееся к любимому человеку. Право, Анна, ты меня удивляешь. - он спокойно вытянулся в кресле, расправляя плечи и чуть склонив голову поглядел на нее с едва уловимой полуулыбкой - Надеюсь хоть на это-то письмо, так тебя напугавшее - ты не ответила в подобном же стиле?

Владимир замолчал, вглядываясь в нее неожиданно острым, серьезным, без тени улыбки взглядом.
- Анна... у вас никогда, слышишь ни-ког-да не будет "все хорошо", если ты повадишься хоть что-нибудь от него утаивать. - тихо произнес он наконец - Делать вид что тебя не волнует или же неинтересно, или же безразлично что-либо, что на самом деле кажется тебе важным. Скрывать, притворяться что "все хорошо".... да это первый, самый простой и безотказный способ отвадить его от себя. Слышишь? Что бы между двоими не происходило, всегда возможно объяснить и понять, а если и не понять - то по крайней мере быть честными. А притворяясь, и изображая полную гармонию там где ее нет ты добьешься диаметрально противоположного. Серж не терпит фальши, предупреждаю тебя. И твое деланное "все хорошо" он раскусит так же легко как и я, но расценит его как ложь и притворство. В лучшем случае это приведет его в бешенство, и он начнет вытрясать из тебя душу в попытках докопаться до твоих истинных мыслей и чувств, а в худшем он расплатится с тобой той же монетой. Тоже станет вежливым, обходительным и... пустым. Чтобы показать тебе - как это выглядит со стороны, и насколько мало подходит для человека, считающего что все же имеет право на искренность. - он подался вперед, опираясь предплечьями о колени, и продолжил еще тише - Если чего-то не понимаешь - так и скажи. Кричи, ругайся если хочется, да хоть убийцей его назови - что за беда? Но если вздумаешь кормить его пустопорожними вежливостями, какими бы при этом не были благими твои намерения, в твердом намерении создать ему иллюзию идеального понимания там где его нет - то ничего у вас не получится. Понимаешь меня?

- Не приносит ничего хорошего? - Владимир повидимому не разделял ее ужаса, или вообще не принял к сведению, что ее искренность могла кому-то чем-то навредить - Это тебе так кажется. Но предупреждаю - ложь и утайки будут куда хуже. Чего ты боишься, Анна? Что твоя искренность его обидит? Ложь и утайки не обидят а оскорбят. Обиду можно пережить, прояснить. А оскорбление - никогда. И что за чушь ты несешь в последнее время? Неужели правда что влюбленные женщины глупеют? - он фыркнул и улыбнулся - по-доброму, так, что последнее словечко прозвучало почти ласково. - Не обижайся, дружок, но ты говоришь глупости. Уж кто-кто а ты уж точно никогда за словом в карман не лезла. Забыла как костерила меня после смерти отца? И это не невеста жениха, а крепостная собственного хозяина. И не побоялась между прочим. "Не умею говорить искренне", скажешь тоже....
Он еще улыбался, но ее последние слова стерли эту улыбку с его губ как ластиком.
- Вот оно что..... - Корф прикусил губу, откинулся на спинку кресла, и тихо, но очень настойчиво потребовал - Анна. Посмотри-ка на меня. Посмотри мне в глаза.

- Знаешь что сказал мне Серж, когда просил твоей руки? - медленно начал Владимир, глядя в ее глаза, испытующе, но спокойно, без тени осуждения, с каким-то странным пониманием -  Когда я спросил его - насколько действительны его намерения, он ответил "Если распробовав мою жизнь на вкус уже не умозрительно а на практике - она не испугается и не переменит мнение..не передумает, и не пошлет меня ко всем чертям, то да, я действительно намереваюсь стать твоим родственником".  Он предвидел твои колебания. И готов был принять твой отказ. Но - честный отказ, Анна. Если ты действительно боишься, не хочешь или не можешь быть искренней с ним, то возможно действительно было бы лучше не мучить ни себя ни его? Отказ, если будет таково твое решение, он примет, потому что знает, насколько тяжело, почти невозможно какой-либо женщине принять его таким, каков он есть. Но натужные попытки изобразить полное благополучие там, где ты его больше не испытываешь - будут лишь мучить вас обоих. Подумай. ЧтО он для тебя? Нужен ли тебе на самом деле человек, которого ты не понимаешь, и с которым вечно будешь опасаться угодить впросак? Между делом - любовь это дружба, понимание и доверие. Если ты не можешь понять его, если не доверяешь ему настолько, что все время боишься что он тебя не поймет... Так нужно ли тебе это?

Вместо ответа Владимир лишь слегка улыбнулся, и его веки едва заметно приопустились в молчаливом подтверждении, словно бы она сейчас сказала то, что он ожидал услышать. И был весьма этому доволен, хоть и не проронил ни единого подтверждающего или опровергающего слова. Вместо этого он заговорил, казалось о вещах совершенно не связанных с тем о чем только что шла речь.
- Ты слишком долго жила "чужим умом". С тобой всегда был добрый дядюшка который всегда знал как лучше поступить, что надо делать, как говорить, с кем общаться, о чем мечтать. Даже мечты об Императорском театре - были мечтами отца, а не твоими собственными. Оттого ты и мучаешься. Как птенец, который физически давно уже способный летать - но панически боящийся делать это, потому что чрезмерная опека не выпускала тебя из гнезда. Когда отца не стало - был я. И была жизнь тихая и замкнутая, не требующая от тебя принятия хоть сколько-нибудь значимых решений. То что происходит сейчас - всего лишь первые уроки взрослой жизни. - его глаза потеплели - Ты зря боишься, Анна. В твоих любимых романах возникновение чувства всегда происходит по мановению волшебной палочки, и оно сразу возникает - идеальное, гладкое и сверкающее. На деле... на деле даже два алмаза в одном кольце должны притереться друг к другу гранями. Недопонимания, страхи, проблемы - это нормально. Любые отношения проходят через это. Если чувства действительно крепки - то все это служит лишним цементом в каменной кладке. Но запомни - прошу тебя - только одно. Никогда не позволяй себе быть неискренней. Ты этого не умеешь, и выглядит это как не слишком умелая ложь. Недопонимание может проясниться, притереться но вот ложь и неискренность, искусственность - Серж не примет никогда. Какие бы благие цели ты бы при этом не преследовала. Понимаешь, что я хочу сказать?

- Пойду, не сомневайся. - Владимир безразлично отмахнулся, глядя на Анну с прежним испытующим выражением, но с уже пробиравшейся в серую глубину глаз искринкой тепла. - Скажи, эта история с Безенгийской Стеной, раз она тебя так потрясла... Хочешь узнать чем она закончилась?

- Тебе ее Виктор Ланский рассказывал, да? - Владимир закинул ногу на ногу, оперся подбородком о поднятую ладонь, упертой в подлокотник локтем руки, и неторопливо сжал и разжал пальцы левой кисти, переброшенной через колено. Пальцы все еще не слушались, ладонь была местами нечувствительна, большой палец и мизинец впрочем уже начинали сгибаться почти как раньше, тогда как три остальных едва едва могли согнуться наполовину, да и то так медленно и неуверенно, словно были набиты тряпками. Корф, следуя совету Пирогова почти постоянно разминал руку, пытаясь сгибать пальцы в кулак и разгибать их, и это стало почти машинальным жестом, которого он уже даже не замечал. Особо положительных результатов хирург, испробовавший на его кисти новый вид сухожильных швов не обещал, да и Владимир не очень на них рассчитывал, полагая что отделался малой ценой. Но инструкции тем не менее выполнял.
- Ты так путано рассказала - не знаю, что тебе уже известно а еще нет. О том, что горцы нас в том лагере осадили, что дезертиров повесили... на этом и все? Или он и про штурм рассказал?

- О,- Корф усмехнулся - Дальше было самое интересное. Когда основные силы ушли, нас оставалось человек пятьдесят солдат и двое подпоручиков - я и Воронов. Артиллеристов среди нас не было, отстреливались наобум, вслепую. Не столько ради того чтобы попадать в цель, сколько просто удерживать осаждающих на расстоянии. Это называется вести заградительный огонь. Отстреливались днем и ночью, и по нам тоже палили нещадно, хотя лагерь был построен с умом и мы были неплохо защищены от выстрелов, огонь был таким, что к тому времени как мы увидели на соседнем отроге сигнальный костер - через две с половиной недели этой сумасшедшей осады - нас осталось вдвое меньше. Костер развели Ланский и его люди, это мы узнали уже потом. Они сигналили "помощь в пути" - но их было слишком мало, чтобы пробиться к нам, а времени на эту помощь за которой они послали... до ближайшего лагеря было по меньшей мере пять дней пути. Четыре, если гнать круглые сутки, по таким кручам и дорогам, по которым и летом-то пробраться нелегкая задача, не то что в ноябре, когда все вокруг сковал лед. Мы знали, что этой помощи не дождемся, у нас были на исходе ядра и даже картечь. Знали, что стоит замолкнуть пушкам как вся эта туча кинется на нас, и какие-то двадцать с лишним ружей их не удержат.
Он передвинулся, снова сжав пальцы левой руки
- Так и вышло. Через четыре дня после того как Ланский с отрядом развели свой костер на соседней верхушке, ядра закончились окончательно, а картечи оставалось меньше чем полмешка. Мы вновь попытались прорваться. Ничего не вышло. Пушки замолчали и ночью горцы пошли на штурм - одновременно со всех сторон, широким полукругом - с той стороны лагеря, где он был обнесен частоколом. - Владимир помедлил, и его потемневшие глаза едва заметно блеснули каким-то мрачным блеском, словно бы сейчас переживая всех этих три недели среди льда и огня. И ту последнюю ночь заполненную ревом наступающей толпы, грохотом выстрелов, всполохами загоравшихся палаток и криками....

- Потом.... - задумчиво повторил за ней Владимир - Потом был штурм и настоящий ад в котором кровь огонь и лед смешались в равных пропорциях. Суди сама - долго ли могут обороняться двадцать человек, пусть и засевшие в укрепленном лагере - против трех с лишним сотен. Мы еще долго продержались. Почти час, хоть это кажется совершенной сказкой. Готовили свой последний сюрприз. Другой стороной лагерь примыкал к отвесной горе и за одной из хибарок было что-то вроде углубления. Все те недели что мы отстреливались - Воронов выделял по нескольку человек колоть там лед и рубить породу, пытаться прокопать это углубление поглубже. Мы планировали спрятать там оставшийся порох, если будет шанс прорваться. Но шансов не осталось и когда горцы подобрались уже к самому частоколу, и забросали нас из какой-то дряни обрывками горящей просмоленной пакли. Несколько палаток и домиков загорелось... шансов не оставалось уже совсем никаких, но Воронов не хотел чтобы после нашей гибели пороховой склад достался горцам. Там еще оставалось довольно пороха, чтобы снабдить не один и не два отряда. - он слегка выпрямился, словно бы от воспоминаний об этом у него заныли плечи - Мы были в одном чине, но Серж все же постарше меня. Да и авторитет среди солдат у него был непререкаемый. Они... в общем они по его приказу протянули стопин от порохового склада и обмотали им затворы пушек. - Владимир поглядел на ее непонимающее лицо и пояснил - Стопин это такой зажигательный шнур. Горит довольно быстро, но не слишком надежен, особенно на открытом воздухе. Мы велели уцелевшим солдатам спрятаться в этом углублении, которое уже успели прокопать в скале - всего-то аршинов шесть, поместиться там получилось лишь прилепившись впритык друг к другу, а сами подожгли эти шнуры. Только вот не учли, что вокруг был лед, шнур в момент отсырел на земле, пришлось тянуть новый, уже по отдельности, когда горцы уже лезли через частокол. Меня ранило тогда. Я свалился как раз в тот момент, когда пушки взлетели на воздух. - он усмехнулся - До сих пор помню какое жуткое и завораживающее это было зрелище. Как чернота взвихрилась огнем, и две многопудовые пушки видимые с моего угла с чудовищным грохотом разлетелись в разные стороны, как бабочки... 

- Горцев смело с частокола, и пока они пытались опомниться, сообразить что это грохнуло, и уже более осмотрительно пустились на второй приступ - Серж поджег второй шнур, и потащил меня к скале, в то убежище которое мы выкопали. У нас оставалось всего-то несколько минут, но... в моей памяти это несколько вечностей. У меня мутилось в голове от взрыва, от раны, я не мог идти, а он все волок... спотыкался, скользил на этом проклятом льду, падал, снова тащил.. бранился при этом так, что как это под нами лед не плавился - ума не приложу. А стопин уже трещал, подбираясь к пороховому складу, а на частоколе снова появились воющие тени... Горели палатки... - теперь Корф не рассказывал, а словно бы грезил наяву, глядя широко раскрытыми глазами на Анну, а видел не ее - а озаряемую пожарами ночь среди ледяных отрогов громадных гор, треск дерева в огне, вой, крики и выстрелы горцев, лезущих на частокол, и палящих во все стороны, еще не замечая что пылающий лагерь пуст... лишь мертвецы прислоненные там и тут у амбразур выполняют роль защитников крепости... и что только за массивным, единственным бревенчатым срубом во всем лагере - порохового склада еще подают признаки жизни два человека, один из которых еще пытается оттащить другого в безопасное место . - Я был настолько глуп что принялся умолять его бросить меня - ведь сам он мог бы добежать до укрытия за несколько секунд. А накрой нас взрыв на открытом месте - от нас не осталось бы даже костей. Он рычал чтобы я заткнулся, а я снова и снова пытался его вразумить.... - Владимир усмехнулся. - Серж преподал мне такой урок, что я в жизни зарекся ничего подобного ему больше не говорить, и не отказываться от его помощи, даже если эта помощь может ему навредить. Он ударил себя ножом в бок - точно в том же месте куда был ранен и я сам. Чтобы оказаться со мной в равном положении. Сказал "Доволен? Теперь заткнись, и помоги мне" И тогда... тогда уже было не до разлеживания. Знаешь как интересно - вот только что кажется - умираешь, сил нет, никаких, уже и в глазах темно, и пошевелиться невозможно. А вот происходит нечто, и... откуда-то да они берутся. В общем получилось у нас кое-как отползти за горящую хибарку. Там нас увидели наши же солдаты, которые уже на стену лезли в ожидании, подхватили, поволокли в несколько рук, и едва только ввалились в убежище - грохнул наш подарочек для горцев. Взорвался пороховой склад, и разметал весь лагерь по щепочке, всех горцев, кто успел ворваться внутрь. Нас прикрыла гора, хотя от взрывной волны мы оглохли даже в укрытии, швырнуло на землю, у многих я видел - хлестала потом кровь изо рта и ушей... - Владимир встряхнулся и поднял голову - Ты представляешь, что будет, если у огромного горного хребта, скованного вечными снегами, под отвесным склоном большой горы, на достаточно большой высоте происходит такой вот взрыв?

Почти. Взрыв потревожил огромный снежный пласт на склоне, и с него сошла снежная лавина. Прокатилась через лагерь, и дальше, в долину, сметая все что только попадалось на ее пути. Из трехсот с гаком осаждавших нас горцев - как мы потом узнали - ноги унесли немногим более полусотни. А нас заперло в нашей маленькой нише. Впрочем это я тоже знаю со слов тех, кто нас потом откопал. Тогда нас накрыл какой-то грохочущий темный ад, и воцарилась кромешная мгла. Мы думали что умрем там. И даже не от голода, от ран. Несколько человек умерли от последствий взрыва, почти сразу же. Но там было так темно, что этого никто не заметил. Не знали живы мы или нет. Выход завалило льдом и снегом, и те несколько солдат, что еще оставались на ногах - доползли до выхода и передавали нам этот снег на ощупь, по горсти. Снег остановил кровь из ран, снег утолял жажду. По большей части я был в беспамятстве, не очень помню что там было, да и Серж полагаю тоже. Но потом туда проник свет, послышались чьи-то голоса. А потом я пришел в себя уже в телеге, на которой тех, кто еще выжил - человек десять, израненых, умирающих от голода и ран, как и я сам - везли по горной дороге. И ... - Владимир вдохнул полной грудью с каким-то упоением выговаривая - Знала бы ты, каким вкусным был воздух! Потом от тех кто сопровождал обоз мы узнали, что когда сошла лавина горцев разметало, и Ланский со своим маленьким отрядом пробрались туда, где раньше был лагерь, а теперь был сплошной снежный завал, перемежаемый обугленными досками и искореженными взрывами остатками построек. Они принялись копать, через два дня подошла и помощь которую мы так и не дождались. К тому времени в Нальчик, а оттуда в штаб полетела весть о том, что крепость уничтожена, что весь гарнизон до последнего человека погиб, геройски обороняя ее против превосходящих сил, и что хоть и погибли, но ни порох ни орудия не достались врагу. А те, что остались на месте отказались уходить решив откопать и захоронить по-человечески то, что от нас осталось. Можешь себе представить как они были удивлены, когда в ходе этих раскопок они услышали стоны из-под снега. И откопали нас, в большинстве - еще живых.

- Иногда везло, иногда нет - Владимир поднялся с кресла, и подойдя к кровати приобнял девушку за плечи - Прекрати думать и бояться, Анна. Просто - живи. Не пытайся ни притворяться, ни что-либо скрывать. Ты не умеешь, да и незачем. Если вы любите друг друга - то так или иначе сумеете друг друга понять. А если нет... если какие-то недопонимания окажутся сильнее - значит не судьба. Но ради самого Бога, Анна, не пытайся лукавить, что-то скрывать, или напротив изображать то, чего нет. Неискренность - смертельный яд для любого чувства. Из самых лучших побуждений ты можешь отравить и себя и его, и превратить ваши отношения в мучительное для вас обоих притворство, из которого не будет выхода. Человека любят не таким, каким он пытается казаться, а таким, какой он есть. Сомнения, колебания и неуверенность - нормальное состояние для живых людей. Не надо их бояться, и не надо пытаться ни утаивать, ни маскировать их. Они - такая же часть твоей души - как и твое чувство. Сможешь ли ты сама любить в нем то, что тебя пугает и представляется неприемлемым - это покажет лишь будущее. Но тот кто боится упасть - никогда не научится летать. Слышишь?

- Рад слышать - привычная полуулыбка- полуусмешка скользнула по его губам, та самая за которую еще года два -три назад она готова была считать его самым холодным и бессердечным человеком на свете. Он подался вперед, коснулся губами ее лба, и легонько ткнув ее кончиком пальца в нос направился к двери. Уже открывая дверь он обернулся и вскинув бровь заявил
- И не забудь спуститься к ужину! А то от своих вечных переживаний ты в последние дни ничего не ешь! Вот смотри, приедет Серж, и не поймет - куда девалась Анна, и что за бесплотный призрак щеголяет в ее платьях!
От знакомого блеска в моментально широко распахнувшихся глазах он расхохотался и скрылся за дверью, до того как в него полетела бы подушка или домашняя туфелька. И отправился вниз, где еще спускаясь с лестницы услышал в гостиной возбужденные детские голоса